Вечер трудного дня - Сорбатская Наталья

А вскоре Ленка по вполне практическим соображениям вышла замуж за Васька, и Васёк, тоже по вполне практическим соображениям, женился на ней. Но фиктивным сей брак оказался только для Ленки. Потому что Васёк неожиданно принял все всерьез: во всяком случае, ему самому так показалось. А Ленка проделала с ним тот фокус, который он по доброте душевной советовал проделать Анне. То есть в один прекрасный день выкинула его Ленка из своей постели. И даже на жилплощадь при этом благородно не покусилась.

Спустя несколько лет Ленка вычислила себе какого-то подходящего инженера и вышла за него замуж. На сей раз, кажется, только для того, чтобы родить генетически правильную дочку Арину. Что и получилось наилучшим образом.

У Ленки перед окончательным была еще пара-тройка замужеств, между которыми она сочинила и издала скандально нашумевший и не слишком далекий от оригинала римейк истории Мессалины, причем в основу книги был положен ее собственный разносторонний опыт. За это Анна ручалась.

Золотников тоже быстро нашел, как утешиться. И еще взял за моду общаться с дамами сначала старше, а потом и много старше себя.

При этом, имея в виду вопиющую разницу в возрасте, которой Анна его неизменно попрекала, также неизменно отвечал, потупив опушенные длинными ресницами голубые очи: «Мал золотник, да дорог».

Вероятно, Сашка считал, что от взрослых женщин не последует никаких девчоночьих глупых неожиданностей, вроде Ленкиных. Но не тут-то было. Одна из его дам, «преклонного» тридцатилетнего возраста, немедленно забеременела, не спросив на это у Сашки никакого разрешения и даже не посоветовавшись с ним. Сашка обиделся, и дама послала его к черту, родив при этом дочь. И никто о ней больше ничего не слышал.

Потом Сашка, подустав, видно, от теток, познакомился с милой чистой девушкой Машей, дочкой чуть ли не академика из Зеленограда, и женился на Маше чин чином, со свадьбой. Но буквально накануне этой свадьбы разрешилась от бремени еще одна дама, которая рассчитывала не только на приплод с хорошими наследственными данными, но и на мужа. Однако Сашка был уже практически женат на Маше, и эта дама тоже послала его к черту.

У Сашки родился сын, его тезка, весьма на него похожий. Насладиться же радостями отцовства Сашка смог только годы спустя, когда подросший Сашка-младший научился наконец ускользать из-под ревнивой материнской опеки.

О послесвадебном крутом повороте Сашкиной личной жизни Анна узнала первой. Тот, уже глубоко послеуниверситетский, одинокий и мучительный для нее Новый год она встречала с Сашкой, Машей, Сашкиными родителями и Сашкиными же сестрами-близняшками. Все было замечательно. Все, как любила Анна: большая дружная семья, никаких подводных течений, никто никого не обижает, тишь, гладь и божья благодать.

И вот посреди этого благолепия подлец Сашка вызывает ее на кухню и свистящим шепотом сообщает, что «наконец-то (!) влюбился». Глотнув побольше воздуха и судорожно оглянувшись на дверь, Анна угрожающе спросила: «Какого черта все это?» Подразумевалось: во-первых, «Что же теперь будет с Машей?», во-вторых, «Как мне теперь смотреть Маше в глаза?» и, в-третьих, «Зачем ты еще больше испоганил мне Новый год?».

Сашка сказал, что такого с ним еще не бывало.

— А Ленка? — глумливо поинтересовалась Анна.

— Ленка — другое, — твердо ответил Сашка.

— И как же это случилось? — Анна решила, что в качестве моральной компенсации имеет право знать все подробности.

— Ну, ты же знаешь, Анюта, я работаю укладчиком…

Сашка действительно работал на «Мосфильме» укладчиком. Укладывал он слова. Есть такая профессия: переводить текст, а потом укладывать его так, чтобы дублеры могли попадать в такт движениям рта актеров. Тогда Сашка укладывал как раз «Наполеона и Жозефину». Но делал он это не один, а под патронажем более опытного и, что немаловажно в данных обстоятельствах, более старшего сотрудника. Точнее, сотрудницы. Так что в итоге уложили его. А может, он сам лег. Теперь это было не важно. Укладчицу звали Ириной, и была она на пятнадцать лет старше Сашки. И теперь он собирался блюсти ей верность.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Убить тебя мало, — прошипела Анна. — Что же теперь делать?

— Будет трудно, — сказал Сашка и возвел горе невинные голубые глаза.

Трудно действительно было. Причем всем. Родители дрогнули и, жалея Машу, объявили Сашке почти бойкот. Близняшки по малолетству и назло родителям приняли сторону брата. Чистая Маша недоумевала, что же за таинственный недуг сразил ее молодого супруга и почему это он «не может». Она какое-то время мужественно терпела, а потом пожаловалась Анне:

— Представляешь, не спит со мной, — Маша почти до слез покраснела, — говорит, что болен и не получается. А сегодня утром, — теперь слезы покатились, — я сама проявила инициативу, так он вскочил с кровати как ошпаренный, а я сбоку заметила, что очень даже получается…

Анна слушала совершенно подавленная. С одной стороны, она сочувствовала Маше и всячески хотела ей помочь, с другой стороны — все-таки это Сашка был ее личным другом, а не она. В общем, как ни посмотри на дело, все плохо получалось…

Родители смирились. А что им оставалось? В итоге Сашка развелся с Машей, которая так, кажется, ничего и не успела понять.

При этом он честно разменял доставшуюся в наследство от деда квартиру почти в центре Москвы. Милая и добрая Маша от такой компенсации не отказалась. Сашка, не сходя практически с места, женился на Ирине, а Ирина на самом излете перестройки вывезла Сашку в Израиль. Фамилия ее была Строганова, и ни одного лица еврейской национальности у нее в роду не наблюдалось. Просто она решила, что спокойнее будет, если Сашка окажется подальше от шальных подружек своей молодости.

Какое-то время план работал, но потом и на Земле обетованной Сашка проявил свою любвеобильную натуру. Тогда Ирина, к месту проникшись библейским духом и повторив отчасти подвиг Моисея, потому что дело оказалось весьма хлопотным, вывезла Сашку во Францию, в тамошний город Париж. («Таскала меня за собой, как чемодан какой-то», — не без удовольствия заметит годы спустя Сашка об этом периоде своей жизни.)

Но Париж, который сам по себе никому еще никогда не повредил, оказался большой Ириной ошибкой, потому что Сашка на родине боготворимого им с детства Дюма-отца расправил крылья в полную силу и удержать полет его души и тела стало совсем невозможно…

…Итак, Стефка, па тот момент поостывшая к романской филологии, Анна, свободная по определению, Ленка, мучительно переживавшая пароксизм любви к Сашке и забредшая от тоски в общежитие, и Фатьмуша, всегда готовая на все, но не до конца, решили в меру сил и возможностей поразвлечься. Просто, так сказать, повалять дурака.

На эту роль они определили утонченного и двусмысленного, как персидская миниатюра, Рената, который почему-то в тот вечер без цели слонялся по общежитскому коридору. И, может, выбор этот был не совсем случайным. Что-то притягательное тлело во всем смуглом, сухом теле Рената. Тлело и было готово, как хворост, вспыхнуть в любую секунду. Вот такую «дружбу народов» затеяли на ночь глядя четыре скучающие валькирии.

Для мероприятия были пущены в ход все имеющиеся наборы косметики и все самые нетривиальные наряды. Стефка навесила на себя свою разнокалиберную и разномастную бижутерию и накрутила на чресла пеструю псевдоцыганскую шаль.

Ленка напялила немыслимо прозрачную и открытую со всех сторон блузку, Фатьма водрузила на голову что-то вроде чалмы и оголила не худой животик. Анна же, не слишком себя утрудив, изображала просто романтическую барышню без особых претензий: скромное шелковое платье и бело-черная искусственная роза на плече. Собрались в комнате у Фатьмы. Еду и выпивку кое-какую сообразили. О конечном результате своих действий не думали.

Пришел Ренат, огляделся, ничего не понял, но остался. Выпили и закусили. Потом Стефка, апеллируя к Ренату, исполнила некое подобие цыганского танца под «Аббу». Опять выпили. Фатьмуша дозрела до танца живота. Получилось у нее вполне профессионально, гены все-таки. Ренат молча наблюдал из угла цепкими глазами. Потом все вместе просто потанцевали что-то быстрое под» Армию любовников».