Че Гевара. Книга 1. Боливийский Дедушка - Карина Шаинян

Беляев взглянул на Максима и нахмурился — от его глаз не укрылся свежий синяк, расплывающийся по щеке юноши. Сделав вид, что не заметил этого, Максим с улыбкой кивнул на ребенка.

— Вы, может быть, не помните, Иван Тимофеевич, а для меня вот с этой самой книги многое началось, — тихо сказал он.

Старый генерал будто не расслышал его. Он печально смотрел, как толстый кот, завалившись на бок, пытается поймать солнечные пятна, ползающие по земляному полу.

— Не уловить никак, — тихо проговорил Беляев. — Коту что, он зверь неразумный, душа не болит, поиграл и забыл…

— Вы осуждаете моего отца, генерал? — с вызовом спросил Максим, притронувшись к синяку на скуластом лице.

— Бог ему судья, Максим! — воскликнул Беляев, очнувшись. — Как же тут можно осуждать! Не у всех сердце на чужбине выдерживает, голубчик… — он сочувственно взглянул на него. — Жаль, что ваша матушка так рано померла, ох, жаль… Изумительно талантливая женщина была! В роли дочери касика она блистала…

— Играла саму себя, — улыбнулся Максим.

— Не самая простая задача, голубчик, — погрозил пальцем генерал Беляев. — Вот вы ершитесь… А я вижу: худо вам.

Максим вдруг сник, разом потеряв всю свою задиристость.

— Так стыдоба какая, Иван Тимофеевич! — проговорил он, прижимая руки к груди. — Расхристанный по улицам бегает, песни орет кабацкие посреди площади… Домой отвести пытался — никак не выходит. «Я вам, — орет, — лейтенант Моренков, а не индеец болотный, и слушать никого не желаю!» — Максим безнадежно манул рукой.

— Зря только синяк схлопотал, — кивнул старик. Максим покраснел.

— А, это… — он снова потрогал скулу. — Это другое. Я первый начал… Да не важно.

— Не стоило оно того, голубчик, — грустно сказал Беляев. — Что ж я, не знаю, что про меня в городе говорят? Выжил, мол, из ума старик, ни кола, ни двора, жизнь на дикарей попусту положил…

Максим покраснел еще сильнее, кулаки его гневно сжались.

— Они пальца вашего не стоят, Иван Тимофеевич! Папаша мой… Да он… Дурак он пьяный!

— Не говори так об отце, — строго оборвал его старик. Снял круглые очки, тщательно протер, щурясь и вздыхая. — Трудно ему. Пусто…

Лейтенанту Моренкову было всего двадцать два, когда разразилась революция. Еле выбравшись после разгрома из Крыма, он помыкался по Европе и прибился в конце концов к парагвайской общине, вняв зову генерала Беляева.

Жизнь в Парагвае казалась ему чем-то вроде игры в индейцев на даче под Петербургом: еще немного, и нянька позовет ужинать. Лейтенант был весел, бесстрашен, азартен. Он блестяще показал себя в нескольких экспедициях в Чако, а позже — на войне с Боливией. После провала Беляевской «Декларации о правах индейцев» Моренков с тем же энтузиазмом и лихостью погрузился в постановку спектакля из жизни индейцев, затеянную генералом. Тогда он и познакомился с дочерью одного из касиков чимакоко, игравшей в постановке. После гастролей в Буэнос-Айресе они поженились. Равнодушие лейтенанта к условностям объяснялось просто: для Моренкова наступил апофеоз игры. Всем известно, что наградой герою рано или поздно становится принцесса…

Начало второй мировой войны Моренков воспринял как тот самый, долгожданный уже, окрик няньки: пора домой! По примеру многих эмигрантов Моренков вообразил, что Гитлер лучше коммунистов. Именно тогда он насмерть рассорился с генералом Беляевым. Жил едва ли не на чемоданах, ожидая, что вот-вот коммунистов разгромят, и можно будет вернуться на родину. Часами рассказывал сыну о волшебной далекой России, в которую они вот-вот уедут.

Победа Советского Союза подкосила лейтенанта. Последовавшая вскоре смерть жены — сломала. Моренков начал спиваться. Предоставленный родственникам матери, маленький Максим большую часть времени проводил в школе-колонии Барталамео Лас Касас, под начальством генерала Беляева, а позже — в мастерской по ремонту автомобилей, в основном таких же допотопных, как животные из его любимых книг по палеонтологии. Старший же Моренков все реже выныривал из алкогольного тумана — лишь для того, чтобы строить нелепые проекты по свержению коммунистов в компании всякого сброда. Остальное время лейтенант пил, и о сыне вспоминал редко.

— Не суди, — печально повторил Беляев. — Не каждому дано вынести…

Максим сердито пожал плечами.

— И неважно. Через две недели мне будет восемнадцать. Смогу делать то, что захочу, и отец мне будет не указ. Уехать бы! Я немного денег скопил…

Максим вздохнул. Мечты об отъезде поддерживали его уже несколько лет, но он понимал, что скорее всего так и останется работать в своей мастерской. Деваться по большому счету было некуда — ни приличного образования, ни заметных денег у Максима не было, а с тем, что есть, он мог рассчитывать только на такую же работу, как дома — ну разве что в другом городе. Может, когда-нибудь даже привыкнет к своей участи и научится любить ее. И будет рассказывать своим детям, что вот — тоже когда-то мечтал, было дело… Но — судьба. Такая у него сложилась судьба, ничего не поделаешь.

Максим вдруг понял, что рассуждает о судьбе, словно его отец, и почувствовал себя так, будто бы надкусил лимон.

— Тебе учиться надо, голубчик, — сказал Беляев. — Ты же своим допотопным зверьем бредишь просто. Езжай в Буэнос-Айрес, поступай…

— Я не выдержу экзаменов в университет, вы же знаете, — тихо сказал Максим. — Мне там разве что сторожем в музей пойти.

— Какой музей? — слегка опешил генерал.

— Естественных наук, — усмехнулся Максим. — Там палеонтологическая коллекция — Европе не снилось…

Из-за стены донеслись громкие веселые голоса, шарканье босых ног, а следом — возмущенный женский вскрик. Генерал тревожно приподнялся на стуле, но в комнату уже вошла его жена.

— Заинька, Иван Тимофеевич, да что ж такое! — жалобно заговорила она. — Опять наши чингачгуки неглиже явились!

— Здравствуйте, Александра Александровна! — заулыбался Максим.

— А, здравствуй, здравствуй, — ласково закивала старушка. — Иван Тимофеевич, их человек десять, в саду ждут!

— Привыкнуть уже пора, милая, — усмехнулся Беляев в усы.

— Да ведь в город они хотят, Иван Тимофеевич. Опять ведь арестуют бедолаг, у них, простите, только спереди прикрыто слегка!

— Так выдай им штаны, голубушка.

— Нету больше, Иван Тимофеевич!

— Что ж ты будешь делать… Ну пижаму тогда. Найдется у нас пижама?

— Парочка даже найдется…

В комнату заглянул пожилой индеец, одетый лишь в набедренную повязку. Увидев Беляева, он радостно улыбнулся и поклонился.

— Великий Белый Отец, Алебук, приветствую тебя, — почтительно проговорил он.

— Не трать так много слов, гость издалека, — улыбнулся генерал Беляев, тоже переходя на чимакоко, — садись и рассказывай, что нового происходит в Чако…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});