Операция "Луна" - Пол Андерсон

— Молодец девочка, — кивнул Уилл. — Если какой демон перейдет ей дорожку, боже спаси того демона.

Больше он не шутил. Но я хотя бы смог поднять ему настроение настолько, чтобы он начал смотреть на вещи философски.

— Да, спорный момент, — задумчиво произнес он. — А что, если бы Джеймс Ватт никогда не родился? Есть же бессчетное число планет Земля, где его не было.

Чайник свистнул и выдал струю пара. Я залил заварочный чайничек.

— Но научная революция все же неизбежна — начиная хотя бы с примитивных паровых двигателей для откачки воды в шахтах, — заговорил во мне инженер. Работы Карно по термодинамике, выводы Максвелла о том, как базовые принципы кардинально меняют результат. Нужно еще учитывать Фарадея, и Кельвина, и Герца… Длинный выходит списочек.

— Но ты же знаешь историю параллельных пространств и их отражений, целую череду совмещенных реальностей. Ты даже побывал в одной такой.

Я скривился.

— Нижний Континуум — это кое-что иное. Там все отличается от нашего мира геометрия другая, все искажено и вывернуто наизнанку.

И Создания там мерзкие. Демоны.

— Да, я просто неудачно выразился. Я имел в виду миры, которые почти похожи на наш.

— Джинни считает, что мы никогда не установим с ними связь. Слишком незаметная разница.

Меня как-то втянули в один такой эксперимент. Пустая трата времени. Мы так и не получили ответа на свои телепатические послания. Возможно, те, кто их получил, просто не знали, как ответить.

Заварочный чайник нагрелся. Я вылил воду, засыпал чай и залил свежим кипятком.

— Я пытался представить себе, как они могут выглядеть, — сказал Уилл.

— Многие пытались. — Нужно поддерживать разговор. — А о чем именно ты думал?

— Ну, представь… есть же миры, где такое бывает… представь, что Эйнштейн и Планк не встретились в 1901 году. И стали каждый по-своему объяснять парадоксальные открытия в физике последних лет девятнадцатого столетия. Вместо релятики мы получили бы отдельные теории релятивистского движения и квантовой механики и не смогли бы свести их вместе. Или вообрази, что Моусли через несколько лет не применил бы новые способы исчислений у себя в лаборатории и не вывел бы свойства холодного железа, которое высвобождает магические силы… Мы бы получили мир, где господствует бензин и электричество. Железные дороги были бы такими же, как наши, но люди ездили бы в основном на безлошадных каретах и летали бы на дирижаблях.

— И ты бы анализировал спектр, а не спектры.

— Если бы я вообще пошел бы в астрономы, — пробормотал он. Потом спохватился и громко добавил: — Сомневаюсь, что на Луне вообще что-то обнаружили бы. Все, что осталось от пара-природы, не Пробудилось бы, осталось бы скрытым. А ведьмы и колдуны не были бы уважаемыми специалистами, а поголовно одними мошенниками и шарлатанами.

— А биологи недоумевали бы: к чему нужны некоторые части ДНК у таких, как я. Точно!

Я взял поднос, расставил чайничек, чашки, блюдца и тарелочку с миндальным печеньем. Уилл пил чай как китаец — без молока и сахара, даже если сам напиток и рядом не стоял с китайским собратом.

— Политические и исторические параллели не менее интересны, — продолжил Уилл. — Думаю, что до 1900 года европейская война была неизбежной, но то, во что она вылилась и чем закончилась…

— Гм, да. — Сам-то я о таком не задумывался, так что мне стало даже интересно. — Вот у нас как было. Неожиданно народности, которые поддерживали, э-э, так сказать, магические традиции, обнаружили, что они работают. Они резко выдвинулись вперед, если не в теории, так на практике. Африканцы, австралийцы и наши индейцы, особенно местные племена. Да, они далеко ушли и как следует утерли нос бледнолицым. Утереть кому-нибудь нос — это же самое главное. Должно быть, там было бы совсем не так. — Я взял поднос. — Идем обратно.

Мы вернулись в гостиную. Я разлил чай. Мы пили и обсасывали косточки неизвестному миру. Сердце радовалось, глядя, как Уилл снова становится самим собой.

Тут появилась Джинни. Мы с Уиллом вскочили, поскольку за ней вошла еще одна женщина — Куртис Ньютон.

Выглядела она чудесно. Без сомнения, голова у нее была перевязана, но Куртис скрыла повязку под тюрбаном. Она сразу направилась ко мне и обеими руками сжала мою ладонь.

— Не было возможности поблагодарить тебя, Стив, за то, что спас мне жизнь, — пылко произнесла она. — Разве можно выразить это словами! И все равно спасибо!

— А, ничего героического сроду за мной не водилось. Рад, что смог помочь.

Я всегда испытывал стеснение рядом с ней — такой высокой, плечистой, рыжеволосой, как и моя Джинни, хотя Куртис всегда носила короткую стрижку. Вероятно, потому, что вся моя работа в астронавтике сводилась к инженерии, да и то по большей части мне магически помогала жена. А Куртис была одной из избранных, из тех, кто полетит!

Если только мы воскресим проект „Селена“, или добьемся существенных, именно существенных результатов в операции „Луна“. Если, если, если.

Какое-то время мы вчетвером вежливо болтали ни о чем, но я отчетливо ощущал напряженность и вовсе не удивился, когда Джинни сказала:

— А теперь, если вы нас извините, мы с Куртис отлучимся. Ненадолго, а потом сообразим что-нибудь к ленчу.

И ушли в ее кабинет. Мы с Уиллом остались. Он проводил их долгим взглядом, а потом тихо выдохнул, так, что я еле услышал:

— Ожившая мечта.

Ого!

— Можешь, конечно, попытаться, — сказал я, — только учти, что у многих молодцов возникают те же желания.

Он моргнул, потом рассмеялся.

— Идея великолепна, только не по мне. Я знаю пределы своих возможностей.

Он снова погрустнел, правда, без мрачности. Я понял, что ему не удалось так скоро избавиться от тьмы в душе. Зато она затаилась в глубине, отступившись от внешних чувств и мыслей.

— Я имел в виду, что капитан Ньютон может надеяться на то… что для меня было… сном в летнюю ночь, — тихо произнес он.

— Да? А я бы сказал, что ты сходил с ума только по науке.

— Но сначала… — Я видел, что он принял какое-то решение. Наши глаза встретились. — Стив, я никому, кроме Джинни, не рассказывал об этом, да и то под страшным секретом. Теперь я хочу рассказать и тебе. Что бы нас ни тревожило, мы должны держаться вместе. Я хочу, чтобы ты знал обо мне все. Кроме того, ты… славный парень. Моя сестра не могла бы найти лучшего.

— Брось, наверняка могла бы, — вспыхнул я. — Просто мне повезло. Но если ты решил мне рассказать что-то личное, я буду хранить это в тайне, покуда ты сам не освободишь меня от обещания.

Он кивнул.

— Я знал, что ты так скажешь и что скажешь искренне.

Мгновение он помолчал, потом заговорил снова:

— Можешь рассказать это, если возникнет срочная необходимость или после моей смерти. Это… очень личное, такого со мной больше не бывало. Потому мне трудно будет говорить. Тем более описать. Едва ли Сафо или Шекспир могли бы найти нужные слова.

— Понимаю, я сам ни разу не встречал приличных описаний о том, как оборачиваются и на что это похоже. Разве что у парочки хороших писателей, которые на своей шкуре это знают. Может, просто изложишь голые факты, а я сам как-нибудь додумаю остальное?

Он откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу, переплел пальцы и очень спокойно заговорил:

— Мне было пятнадцать лет. Да, я интересовался астрономией, но в равной степени меня интересовали бейсбол, парусники, резьба по дереву, путешествия, литература — хотя наши английские учителя постарались привить к ней ненависть — и особенно девушки. Если помнишь, жили мы на окраине Стони-Брука. Однажды летним вечером должно было состояться полное лунное затмение. Я решил пронаблюдать его от начала до конца, и чтобы никакая чернь под ногами не путалась. Самые большие снобы — подростки с претензиями на интеллектуальность. Мама приготовила для меня бутерброды, я взял их и ньютоновский телескоп, пристроил на багажнике велосипеда и поехал за город, на луг за десяток миль от города. Это были уже земли Брукхевена. Солнце уже село, когда я добрался до луга, — продолжал Уилл. — Я устроился в высокой траве, вокруг цвели маргаритки и стрекотали кузнечики. Деревья стояли, не шелохнувшись, стволы уже покрыла тьма, а кроны еще алели. Вдалеке виднелся какой-то домик, его окна казались упавшими с неба звездами. Настоящие, ранние звезды уже поблескивали в небе, которое постепенно из синего становилось фиолетовым. Воздух был неподвижен, начинало холодать, но отголосок дневного тепла и нагретой солнцем травы еще не исчез. Потом горизонт на востоке посветлел и взошла полная Луна, огромная и бледно-золотая, и залила все ярким светом… Я не упражняюсь в лирике, Стив. Я стараюсь передать ощущение места, где я очутился, — не просто луг, а — как у Дансени — „за гранями иного“. Началось затмение, тень задрожала на самом краю диска. В телескоп я разглядел, какая четкая граница была у этой тени, и почему-то все стало казаться еще более мистическим. Не могу сказать, смотрел ли я дальше через трубу или собственными глазами. Зрелище полностью захватило меня. Помню, как задумался, почему это происходит… общая болезнь астрономов, не так ли? — но вскоре позабыл обо всем на свете, кроме ночи и этой Луны.