Patrida - Владимир Файнберг

«Наконец‑то мы встретились с тобой, Средиземное море», — думал он, слизывая с губ солёные брызги.

Плыл то брассом, то на спине. Сначала вода показалась ему тёплой, но вскоре почувствовал: ледяной холод пробирает позвоночник.

Когда развернулся в обратный путь, увидел: с лестницы на причал в розовом пеньюаре сбегает Лючия.

— Уходите! — завопил Артур. — Мне надо выйти, я без ничего!

Она взмахнула огромной махровой простыней, бросила на поручень яхты и пошла к лестнице.

У Артура зуб не попадал на зуб. Забравшись на причал, наскоро обтирался простыней, натягивал липнущую к влажному телу одежду, увидел: рядом на бетоне причала стоит бутылка виски «Джонни Уокер» с надетым на горлышко стаканчиком.

«Сумасшедшая жизнь», — подумал Артур, отправляя в глотку огненную жидкость. Ему зверски захотелось есть.

— Matto![65] — раздал ось над ухом.

Обернулся. Лючия стояла рядом. Одной рукой стягивала на груди отвороты пеньюара, другую протянула к стаканчику.

— Доброе утро. Что значит «matto»? Ругаете меня матом, нехорошими словами? — спросил он, наливая виски и ей.

— Matto — тот, кому надо быть в психиатрическом госпитале. Кто плавает, когда море только пятнадцать градусов тепла.

— Так ведь тепла же! — Он смотрел, как она пьёт. Не морщась. — Вообще‑то нехорошо пить, не закусывая…

Отдавая стаканчик, она твёрдо сказала:

— Не надо никогда воспитывать, учить. Не хочу. Не люблю. Контракт? Договор?

— Контракт, договор. — Он и сам терпеть не мог, когда его воспитывали.

Лючия дотронулась до его мокрых волос, сдёрнула с поручня яхты простыню, неожиданно сильным движением заставила пригнуть голову и стала энергично вытирать её.

— Matto! — приговаривала она. — Matto!

Отвороты розового пеньюара разошлись. Тугие груди увидел он, почуял их тёплый, нежный запах.

Лючия рывком прикрыла грудь. Отрывисто проговорила:

— Катастрофа. Надо идти в дом. — И быстро пошла к мраморной лестнице.

Артур поднимался за Лючией с полотенцем, бутылкой и стаканчиком, ругал себя: «серьёзный человек, добрый. Теперь выставит, отправит куковать обратно в мой холодильник… Да я теперь без неё помру».

Мраморная лестница привела к длинной застеклённой террасе с накрытым белой скатертью столом, стульями, тропическими растениями в кадках. Оттуда через внутреннюю раскрытую дверь вошли в комнату, видимо, служившую кабинетом. Лючия забрала полотенце, виски и стаканчик, велела ждать.

Оставшись один, он огляделся. Компьютер и телефон на письменном столе, беспорядочно заваленном бланками, бумагами, на правой стене несколько старинных портретов в богатых золочёных рамах. Книжный шкаф, полки со множеством книг, на корешках которых виднелись названия на греческом, английском, итальянском и русском языках. На другой стене, над диванчиком — вид Венеции с каналами, собором святого Марка.

Из глубины дома, снизу, вдруг послышались возгласы, какая‑то возня.

Обеспокоенный этим шумом, он раскрыл дверь в коридорчик. Как оказалось, тот самый, куда слева выходила дверь комнаты, где он ночевал. А из комнаты справа вышла Лючия.

— Не показывайте себя. На острове дураки, — сказала она и стала спускаться по ступенькам.

— Меня видел мальчик, — сообщил вслед Артур.

Она обернулась. Теперь на ней был синий пиджак с золотыми пуговицами, под ним блузка с высоким воротом, синяя юбка до колен.

— Не хорошо, — нахмурилась она. — Идём тогда вместе. Приехал Филипп и его жена Поппи.

«Будто я знаю, кто такие, — думал Артур, спускаясь вслед за Лючией. — Господи, не дай мне полюбить эту женщину. Пусть будет, как она решила…»

Дверь в гостиную была распахнута. В глубине её у широкого окна между диваном и тумбочкой с телевизором пожилой человек устанавливал в кадку с песком темно–зелёную сосенку. Ему помогала невысокая седая женщина. Тут же с включённым в сеть гудящим пылесосом вертелся мальчик — убирал мусор.

— Кукинарес! Сосна! Эвхаристо! — обрадовалась Лючия. Она расцеловалась с прибывшими, представила им своего гостя: — Кириос Артурос.

Те, как ни в чём не бывало, торопливо закивали, никак не выказывая своего удивления тому, что видят здесь постороннего мужчину, да ещё в домашнем тренировочном костюме. Только мальчик неприязненно глянул глубоко утопленными глазками.

Когда сосенка была, наконец, установлена, седая женщина, которую, оказывается, звали Пенелопой, а сокращённо — Поппи. увлекла всех на кухню, где на полу стояли плетёные корзины с яйцами, овощами, а на столе — блюдо с уже нарезанными отбивными.

Лишь во время завтрака Артур понял, насколько он проголодался. Делала салат Поппи, хлопотала у плиты Поппи, подкладывала всем лакомые кусочки Поппи. Почему‑то она уделила Артуру особенное внимание — порой своими руками брала с блюда маслину или кусочек нежной малосольной брынзы, вкладывала ему прямо в рот.

Видимо, здесь, в Греции, это считалось большой честью, признаком особого уважения к гостю.

Муж Поппи, Филипп, оказался бельгийцем. Грузно перегнувшись через стол, он поставил перед Артуром банку чёрного пива «Гиннес», сказал:

— I know you. You are a Russian writer and a fisherman, aren't you?[66]

— Yes, — улыбнулся Артур. Он заметил, что Лючии приятно это оказываемое ему внимание.

Хотя разговор вёлся на греческом, Артур понял: Филипп и Поппи, живущие где‑то на другом конце острова, являются дедушкой и бабушкой этого мальчика, которого звали Микаэл и за которым они приехали.

Микаэл с аристократической тщательностью орудовал ножом и вилкой и при этом не сводил с него недоброжелательного взгляда. «Ревнует», — подумал Артур.

Поппи сварила и подала в чашках пенистый кофе «капучино». К кофе был нарезан домашний пирог, начинённый свежей клубникой.

Они начали говорить о каком‑то отеле, какой‑то ферме.

Артур поблагодарил всех и поднялся к себе.

Он достал из сумки папку с бумагами, решительно подошёл к шведскому секретеру. Нужно было начать работать, не терять ни дня. Он знал: если находишься в процессе работы, даже один пропущенный день срывает ритм, потом долго приходится настраиваться.

Хотел откинуть крышку секретера. Она не поддавалась. Секретер был заперт.

С папкой в руках вышел на свою открытую терраску, только подсел к столику, как в комнату вошла Лючия, позвала:

— Надо идти прощаться. Они уезжают.

— Действительно надо? — спросил Артур, возвращаясь с террасы. — Хотел попробовать заниматься.

— Потом! — она забрала из его рук папку, положила на тахту. — Не сердитесь. Они мне как отец и мама.

Стояла перед ним в строгом синем костюме, а лицо было по–детски просящее, такое доверчивое, что стало видно, какой она была в юности.

Они сошли в гостиную, потом ещё одной мраморной лестницей спустились к выходу.

Микаэл, одетый в куртку и вязаную шапочку с помпоном, помогал бабушке и дедушке устанавливать пустые корзины в багажник чёрного «форда».

Поппи тотчас подбежала к Артуру, поднялась на цыпочки, поцеловала в лоб, что‑то произнесла по–гречески, показывая на шоссе.

— Приглашают в гости, — перевела Лючия.

— Эвхаристо, — поклонился Артур. Вдруг страшно ему стало оставаться с Лючией наедине. «Даже мальчишки не будет», — подумал он и шагнул к Микаэлу, протянул ему руку.

Мальчик секунду смотрел на неё, хлопая белесыми ресницами, затем пошарил в кармане своей куртки, подал на раскрытой ладони два прозрачных стеклянных шарика с голубым отливом.

— Браво! — сказала Лючия.

Старик Филипп, прежде чем сесть за руль, дружески похлопал Артура по плечу, тихо сказал:

— Sir! Luchia is a good woman.[67]

Через раскрытые сетчатые ворота Артур вышел вслед за машиной на край шоссе, помахал на прощанье рукой.

Сразу за лентой асфальта в мягкой дымке зеленели предгорья. Дальше плавно поднимались холмы, горы.

— В какую сторону город? — спросил он, когда пошли назад к вилле.

— Направо, — сказала Лючия, закрывая за ним ворота. — Вам надо в дом Михайлопулоса? Что‑то забыли взять?

— Он иногда звонит из Пирея. Ещё могут звонить из Москвы. Будут беспокоиться. И Фанасис с женой. Заходит Мария — та старая женщина. Кстати, вы с ней знакомы?

— Нет. Кто у вас там, в Москве? Почему здесь один?

— Один, потому что один.

Высоко над крышей виллы он увидел белую тарелку телевизионной антенны.

— Ваш телевизор принимает Россию?

— Да, — она впустила его в дверь, стала запирать её на замки и засовы.

Артур почувствовал себя в ловушке, спросил:

— А как же они вошли в дом, Филипп и Поппи?

— Имеют ключи сами. Я одна. Всё может быть, Когда зима, приезжают два раза каждый месяц.

— А летом? — он поднимался за ней по лестнице. снова видел перед собой струение очень длинных, чуть полноватых ног.