Собрание сочинений. Том 2. История крепостного мальчика. Жизнь и смерть Гришатки Соколова. Рассказы о Суворове и русских солдатах. Птица-слава. Декабристы. Охота на императора - Сергей Алексеев

– Ты что тут, поганец, делаешь?

– Императрица я, – говорит Митька.

– Что?! – заревел генерал. – «Императрица», паршивец? Вот я тебе дам «императрицу»!

Понял Митька, что прошла у генерала блажь, вылез из-под одеяла – и бежать! Да запутался в юбках.

Схватил его барин и давай лупить. Бьет и приговаривает:

– Вот я тебе покажу «императрицу»! Мужик, а бабой прикидываешься! Имя монаршее позоришь!

Еле вырвался Митька.

А вечером Митьку опять позвали в господский дом. И снова он был за Екатерину Великую. Когда отвел генерал Митьку в спальню, он ложиться не стал, а потихоньку убежал из барского дома.

На следующий день Митька ждал, что генерал позовет. Однако за Митькой никто не прибегал. Ни в этот день, ни на другой, ни в третий… Видать, прошла барская блажь.

«Ать, два, левой, правой!»

В третий раз генерал вспомнил про Митьку к концу лета.

– Ты на войне был? – спросил барин.

– Был, – ответил Митька.

– Медаль получил?

– Получил.

– Так приходи завтра, да по всей форме! Посмотрим, какой из тебя солдат.

Пришел Митька, и начались с этого дня учения. Является Митька с самого утра. Генерал уже одет – в мундире, при погонах и шпаге. Ждет. Выходят генерал и Митька во двор, начинаются учения.

– Смирно! – кричит генерал. – Так, – говорит генерал, – верно.

Потом подает команду: «Направо, шагом марш!» Дойдет Митька до конца двора – генерал кричит: «Кругом!» Поворачивается Митька. И так до самого обеда ходит Митька по двору от одного угла до другого. А генерал идет рядом: «Выше ногу, шире шаг! Ать, два, левой, правой! Ать, два, ать, два!»

А после обеда другие учения.

– Ложись! – кричит генерал.

Митька ложится.

– Встать!

Митька встает.

– На пузе ползи!

Митька ползет. И так до самого вечера.

Намучается Митька за целый день – сил нет. А с утра всё снова. Через неделю Митька все команды выучил. Тогда генерал приказал собрать деревенских ребят. И теперь они с Митькой оба стали вести учения. Поначалу ребятам нравилось. С самого утра Митька их строил. Потом выходил генерал. Митька кричал «смирно» и докладывал:

– Ваша светлость, рота к учению построена.

– Вольно! – говорил генерал.

И начинались занятия. Да только вскоре ребятам всё надоело, не все стали являться.

Заметил генерал – перекличку приказал делать. А для неисправных в курятнике устроил гауптвахту. Да только ребятам на гауптвахте нравилось больше, чем животами тереть господский двор. Там и отсиживались.

Тогда отменил генерал гауптвахту и всыпал непослушным розог.

А вскоре и ребят показалось генералу мало. Приказал он, чтобы собирались взрослые мужики. И вот с самого утра толпится на барском дворе человек до тридцати мужиков. Строит их барин по росту, и начинаются учения.

– Ать, два! Ать, два! Левой, левой! – снова командует генерал.

Дело как раз летом было. На поле стоят неубранные хлеба, зерно осыпается. А мужики от одного конца до другого господский двор меряют. Научились мужики ходить, как настоящие солдаты, да только богаче от этого не стали.

Мужики – на Митьку: «Всё из-за тебя, из-за твоей медали!» Возненавидели мужики Митьку.

А тут генерал стал поговаривать, что пора и в лагеря ехать и там учинить настоящие маневры. Разбить мужиков на две группы и устроить войну.

Видит Митька – дело плохо, не простят мужики ему этой затеи, и сказал как-то барину:

– Ваша светлость, а как же на войне без пушек быть?

Посмотрел генерал на Митьку, сказал:

– Правильно. Отпишу-ка я письмо самому любимцу императрицы, светлейшему князю Потемкину. Он меня помнит – пришлет.

Написал, а ответ никак не приходит. Пока его ждали, генерал и забыл про военные учения. И опять стало спокойно.

Кончилось детство

Прошел год. Мало что изменилось за это время в жизни Митьки Мышкина, повзрослел разве что на год. Зато прежние его господа, помещики Воротынские, совсем разорились. Усадьбу продали, сами в Москву уехали. А Кривого Савву и Маланью продали за долги князю Юсуповскому. Стал теперь Савва от князя в Петербург и Чудово на базар ездить.

И вот как-то захватил Савва в Чудово с собой Митьку. И здесь, в скотном ряду, повстречали они тетку Агафью.

– Митька! – закричала она. – Соколик ты мой, Митька! Да, никак, ты? – Она обхватила мальчика и крепко прижала к себе. – А мы-то…

– Знаю, тетка Агафья, – говорит Митька, – помершим считали.

– Считали, считали, соколик!

Тетка Агафья водила Митьку по базару, купила ему пряник, вздыхала и всё слезу рукавом смахивала.

– Да чего ты, тетка Агафья! – успокаивал ее Митька.

– Ох, как вспомню, как вспомню!.. Так ты ничего, при родителях, значит?

– Да, тетка Агафья.

– Дашу-то помнишь?

– Помню.

– А Федора?

– Помню, тетка Агафья.

– Так засудили Федора – ушел на каторгу.

– Как – засудили? – вырвалось у Митьки.

– Ой, не говори, соколик! Немца-то порешил немой, а дом поджег. Сам признался. А девка Палашка – типун ей на язык! – потом все на тебя наговаривала.

– Тетка Агафья, – вдруг сказал Митька, – не дядя Федор, я немца поджег.

– Да что ты! Да Бог с тобой, соколик! – замахала руками тетка Агафья.

– Я, – повторил Митька.

Ни единого слова не обронил Митька обратной дорогой. Сидел ястребом. За эти годы Митька почти что и забыл про графский дом. Прошло, как сон. И было ли это? Может, и не было…

Дотемна просидел в тот день Митька над обрывом реки. Уставился на воду, смотрел в одну точку. Смотрел – и вставала перед ним та далекая новогодняя ночь. Дым, люди, языки пламени и немец. Бегает немец из угла в угол, бьется в закрытую дверь. А на крылечке стоит Федор, большой, широкоплечий, с дубиной в руке.

А потом Митька увидел другую избу, ту, где актеры жили. Кровать. Свечу, что горела ровным пламенем. Дашу. Смотрит Митька на воду, а Даша, словно живая, перед ним стоит. Стоит и улыбается, как тогда, когда они в первый день свиделись.

Сколько сидел Митька над рекой, неведомо. Только уж стало смеркаться, когда проходил берегом реки Митькин отец. Увидел сына, позвал. А тот не откликается. Подошел Кузьма к нему, положил руку на плечо.

– Митя! – позвал снова.

А Митька ничего не слышит. Сидит как завороженный, всё в воду смотрит.

Счастливого тебе пути, Митька!

Пообещал барин откупить Митьку, да позабыл. Вспомнил уже через год, летом. Послал генерал к графу Гущину своего управляющего, а когда тот вернулся, вызвал Митьку.

Шел Митька к господскому дому, а у самого тяжесть какая-то на душе. И небо было серое, и полыхали где-то зарницы, и истошно петухи голосили. А у самого подъезда увидел Митька тележку – точь-в-точь как у немца Неймана была. «Откуда такая?» – подумал.

– Э-э, – произнес генерал, когда вошел Митька, – да ты, говорят, смутьян! Говорят, в графском имении дом сжег и ихнего управляющего, немца, погубил. Было такое дело? – спрашивает генерал.

– Было, – отвечает Митька.

Генерал поднял брови, с удивлением посмотрел на Митьку, как будто бы впервые видит.

– Э, да ты на самом деле смутьян! Иди сюда. – И повел Митьку в соседнюю комнату.

Вошел Митька – и замер. Смотрит – стоит в комнате солдат, а рядом с ним девка Палашка.

– Он, он! – закричала Палашка. – Ирод, убивец! – бросилась она к Митьке.

Митька – в сторону. А барин его раз – и за руку: «Стой!» Рванулся Митька, а генерал опять: «Стой!» Схватил тогда Митька стул, поднял над головой, закричал:

– Уйди, барин! Уйди – не пожалею!

– Ах, злодей! – взвизгнул генерал, но остановился. А потом как закричит: – Хватай его, вяжи!

Бросились к Митьке солдат и Палашка, а он к окну, только – бемц! – звякнули стекла. Распахнулись от удара створки. Выпрыгнул Митька на улицу, прямо во двор, как раз к самым дрожкам. И в это время грянул гром, прошумел грозным раскатом. Вздрогнули кони, забили копытами. Митька – в возок, схватил кнут и полоснул лошадей во всю силу. Те взвились и понеслись к выходу. А ворота закрыты. И вдруг одна створка открылась. Вторую-то уже кони с размаху вынесли сами. Пролетая, увидел Митька Кривого Савву.

Выбежали генерал, Палашка и солдат на дорогу, а Митька уже далеко. Только шарахаются из-под колес замешкавшиеся куры да остался у самой дороги раздавленный гусь. Промчались кони через село, перемахнули вброд речку, вынесли на бугор и, поднимая пыль, понеслись полем.

– Утёк! – кричала Палашка. – Снова утёк.

И опять грянул гром. Блеснула молния. Генерал побледнел, схватил солдата за руку, зашептал:

– Турка, снова турка войной идет… – а потом как закричит: – Смирно! Из всех орудий пли!

Солдат растерялся. Схватил ружье, стрельнул. А девка Палашка вдруг умолкла, разинула рот и не знала, куда смотреть: то ли на барина, то ли туда, где на поле, на самом бугре, все еще держалась пыль, и кони – эхма, господские кони! – уносили злодея и ирода Митьку Мышкина.

…Прощай, Митька! Счастливого тебе пути и большой удачи!