Жизнь и приключения Сергея Сельянова и его киностудии «СТВ», рассказанные им самим (с иллюстрациями) - Алена Солнцева

я понял, что он был прав.

Он не поддавался соблазну нам подыграть, выиграть очки, беседуя на темы, которые нас тогда интересовали. Он был человек глубокий и сложный, но нам он эту кость не кидал, чтобы не развращать, и правильно делал.

Теории драматургии в советское время не было, – ее и сейчас нет, хотя эта ниша постепенно заполняется, но тоже несистемно, это скорее самообразование. Тогда же единственной книгой по мастерству сценариста был учебник В. К. Туркина, основателя сценарного отделения ВГИКа, изданный в 1938 году, да и то им не пользовались, а когда я сам спросил, есть ли учебник, мне кто-то из педагогов сказал, дескать, вот Туркин написал книгу „Драматургия кино“… Ну я пошел в библиотеку, прочитал, книга интересная, но нам-то ее не никто не рекомендовал, не было необходимости. Советской школы сценарной не существовало. Есть миф, что она была, но ее не было. Не было проработанных подходов, методик, по которым можно учить сценарному делу, некоторые педагоги на занятиях вообще ограничивались байками про съемки, причем сами по себе были замечательные режиссеры или сценаристы, но учить не умели. А он учил. Причем, если бы во время учебы мне кто-то сказал, что Николай Николаевич фантазер и мистик, я бы рассмеялся: ну ребята, это точно не про него. А он потом книжку написал мистическую, „Эра Водолея“. И человек он был достойный: когда на заседаниях кафедры принимались решения негуманные, т. е., скажем, идеологические, он выступал против. А это тогда было небезопасно, потом его, собственно, и перевели на заочное, но можно было и вообще оказаться за пределами вуза, что, помимо зарплаты и потери статуса, в принципе неприятно, и очень осложняло жизнь».

Но в целом Сельянов остался системой обучения недоволен: «Я очень благодарен многим преподавателям, вообще образование – вещь важная, отличная инвестиция, но во ВГИКе оно неправильное. Оторвано от реального кино. Требовались усилия, чтобы прорваться к тому, ради чего поступали».

«Эти книги взламывали сознание»

Самым главным достоинством тогдашнего ВГИКа можно считать не профессиональную подготовку («хотя операторская школа там действительно отличная», – уточняет Сельянов), а общее гуманитарное образование, которое, впрочем, тоже в обязательном порядке студентам не вменялось: хочешь – учись, а не хочешь – и так сойдет. Но для тех, кто хотел, возможности были. Изобразительное искусство читала блистательная Паола Волкова, историю зарубежной философии – приведенный ею Мераб Мамардашвили, на лекции которого сбегались не только студенты ВГИКа, но самые разные люди со стороны, желавшие услышать знаменитого лектора; в аудитории мест не хватало, сидели друг на друге. Зарубежную литературу сценаристам преподавала выпускница ИФЛИ, интеллигентнейшая Нина Александровна Аносова. Так что студентов погружали в историю культуры люди весьма знающие, мыслящие широко и не по-советски, что, в сущности, и позволяло считать это образование уникальным.

Но, пожалуй, в еще большей степени, чем лекции, воспитывала среда. Сельянов вспоминает, что в первые годы студенчества в Москве он облазил все книжные толкучки, покупая книги, о которых в Туле никогда не слышал. Первым делом он приобрел модного тогда Булгакова. Три его романа вышли в 1973 году в издательстве «Художественная литература» тиражом 30 тыс. экземпляров и сразу стали библиографической редкостью. Булгаков стоил 50 рублей («при том, что стипендия была 40, ну и еще столько же присылали родители, и это был месячный бюджет вполне прожиточного уровня»). Это было только начало, информация лилась потоком, самиздат, тамиздат. Запрещенные произведения продавались из-под полы, достать можно было все что угодно: «Я на первом курсе прочел невероятное количество книг, я сам иногда думаю, это нереально, можно составить список из 50 фамилий, которых я раньше знать не знал. Эти книги взламывали сознание».

ВГИК был известным в Москве местом, там показывали фильмы, которые нигде не шли. При полном отсутствии способов домашнего тиражирования это была уникальная возможность – еще разве что на Московском кинофестивале удавалось посмотреть какой-нибудь свежий авторский фильм, ну или, если повезет, попасть на закрытый показ в Дом актера или ЦДЛ. Именно авторское кино пользовалось тогда особым спросом у интеллигенции, Бергмана, Феллини, Годара, Трюффо смотрели с непонятным сегодня трепетом. Одним из самых сильных общих впечатлений стал фильм Антониони 1969 года «Фотоувеличение» или «Блоу-ап» – детективный сюжет в сочетании с новаторскими приемами съемки и монтажа. Фильмы во ВГИК попадали с некоторым опозданием, в середине 1970-х в мире начался новый период коммерческого кино – технологический взлет, Спилберг снял «Челюсти» (премьера фильма в США пришлась на поступление Сельянова во ВГИК, в советском прокате так и не появился), а Ридли Скотт – «Чужого» (в мире он вышел, когда Сергей ВГИК заканчивал, но на российские экраны попал только в 1992 году). В СССР тоже появился свой советский блокбастер «Пираты XX века» – осенью 1979 года, и собрал 80 млн зрителей, но талантливые молодые люди тогда мало интересовались кассовыми сборами и зрелищными аттракционами. Начитавшись Булгакова и Маркеса, уложенных на твердую подушку из русской классики, они боролись с официозом древним российским способом – уходя в индивидуальные поэтические миры. Никогда сложное авторское искусство не пользовалось такой популярностью, как в Москве и Ленинграде конца 1970-х. Да и в стране в целом тоже стремились к тонкостям частной психологии: в 1976 году «Рабу любви» Михалкова посмотрело 11 млн зрителей, «Чужие письма» Авербаха – десять с половиной, «Осень» Смирнова и «Прошу слова» Панфилова – более девяти миллионов.

Альтернативное официальному искусство становилось панацеей от идеологизированной действительности. Квартирные выставки художников Второго русского Авангарда, первые акции и перфомансы, подпольные чтения стихов или столь же подпольное изучение философских трактатов, психоаналитических учебников или исторических трактатов – создавали особую среду избранных. Во ВГИКе все это находило свои отголоски.

«В то время уже определилось, что есть официальное искусство, социалистическое – и оно лицемерный фальшак, симулякр, а есть настоящее, – рассказывает Сельянов. – То, что делают такие люди, как Ерема[7], как Тарковский, как художники, которые участвовали в бульдозерной выставке, – считалось за настоящее, оно и составляло питательную среду, и не столько сами люди, сколько именно творчество. Какое мне дело, что ты собой представляешь, если ты слабый режиссер или плохой писатель. Ты можешь быть замечательным человеком, но это не имеет значения, важно только то, что ты можешь предъявить как художник – и именно в области „настоящего“. Тогда этому придавали куда большее значение, чем сегодня, статустность, если это слово уместно, определялась только тем, что ты выдал в области этого „настоящего“, в творчестве, в искусстве и в жизни, для нас тогда это не разделялось».

Сокурсники

«Во ВГИКе только один или два человека с курса через какое-то время начинали работать в большом кино, а