Том 13. Большая Душа - Лидия Чарская

— Ну, что я говорила! Моя крестненькая самая умная из всех крестненьких в мире! Ведь вот как все хорошо придумано! И Юрий Львович ни за что не догадается о лотерее и о прочем, а будет думать, что Ася выплачивает ежемесячно из его денег моей крестненькой. Ну, не чудесно ли это, в самом деле! — радовалась Дося.

— Я и буду выплачивать, — серьезно проговорила Ася, — потому что Юра никогда не простит мне, если узнает, что я даром воспользовалась оказанной нам денежной услугой. А так как дело уже сделано, и вещи, пожертвованные на лотерею вернуть их хозяевам нельзя, как нельзя отказаться и от денег, полученных за билеты, — так, по крайней мере, я буду отделять от наших хозяйственных денег по небольшой сумме ежемесячно и передавать их вам, Ирина Иосифовна, а вы уже будете раздавать тем беднякам, которых знаете, и которые нуждаются в людской помощи. Ведь, наверно, вы знаете таких? — заключила вопросом, обращенным к Подгорской, свою речь Ася.

Что-то неуловимое промелькнуло в глазах артистки.

— Да, милая моя девочка, я знаю многих бедняков, — проговорила она и неожиданно обняла и поцеловала Асю.

— О, Ирина Иосифовна, я никогда не забуду того, что сделали вы для меня и моего брата!

— Да ведь это не я. Это Дося. А я тут при чем же? — усмехнулась Подгорская.

— Ну, уж нет. Очень при чем даже. Если кто и устроил все, так это только моя крестненькая; вы правы, Ася, — запротестовала Дося.

— А не все ли равно, кто сделал это доброе дело, но оно было сделано! — вырвалось у Аси.

А на следующий день разыгрывали лотерею, и не было конца неожиданной радости Доси, когда фотография «Трувора» выпала на ее долю. Вне себя от счастья, прыгая и вертясь юлой, она совала ее в руки Вени, не переставая ни на секунду сыпать словами:

— Ну, что? Ну, что я говорила тебе, горбунок? Право же, тебе решительно покровительствует добрая фея. Горбунок-голубчик, и ты, по-видимому, родился под счастливой звездой. Ей-Богу же, горбунок. И ведь надо же так случиться, что я вытянула билет с твоей картиной! На же, получай свое сокровище обратно. Я тебе дарю твоего «Трувора». Получай, он твой.

Сконфуженный и счастливый, Веня смущенно взял из руки Доси картину. Мальчик не мог скрыть своей радости при виде возвратившейся к нему любимой вещицы, которую он уже и не надеялся увидеть когда-нибудь.

Вдруг он вспомнил о том, что его маленькая подруга далеко не так счастлива, как он.

— А твое белое платье? А твои открытки, Дося? — тревожно сорвалось с губ маленького горбуна.

— Ау — открытки! Ау — платье! — беспечно тряхнув кудрями, засмеялась девочка. — И скажи, пожалуйста, на что мне открытки, в сущности? Что я — крошка, маленький ребеночек, что ли, чтобы заниматься таким вздором? Хорош ребеночек, который с нынешнего сентября месяца будет зарабатывать, как взрослый человек. А насчет платья уже совсем пустяковое дело, ерунда с маслом. Ты подумай, горбунок: на что оно мне, это белое платье? Да надень я его несколько раз кряду, оно у меня из белого живо превратится в серое или, что еще хуже, в платье неопределенного цвета. Так стоит ли жалеть его, горбунок? Зато если бы ты видел Асю, когда она тащила по двору свои сокровища от старухи. Что у нее за счастливая рожица была в те минуты! Уж за одно это можно, кажется, пожертвовать всеми платьями и всеми коллекциями в мире, — горячо и весело заключила девочка и тут же проплясала на радостях такое па, какому позавидовал бы любой индеец из племени папуасов.

* * *

Когда Досины хлопоты с лотереей были закончены, девочка волей-неволей должна была "сесть под арест", как сама она называла такие наказания. Итак, на другой же день был розыгрыш билетов, происшедший в комнате Подгорской, в присутствии самой хозяйки и всех троих юных устроителей лотереи. А когда гости ушли и хозяйки остались одни снова, Досины ботинки были торжественно водворены в шкаф и заперты на ключ ее крестной.

Как нарочно, тогда, когда долгий сон, убивающий незаметно часы, являлся особенно желанным, Дося проснулась в первое же утро своего «заключения» чуть ли не с зарей.

Милое майское солнышко улыбалось девочке, словно подбадривая ее и приглашая на волю. А легкий утренний ветерок чуть-чуть колебал кисейную занавеску у незакрытого на ночь окошка. Дося вскочила с постели, натянула чулки, накинула легкий ситцевый халатик на плечи и, косясь в сторону ширм, за которыми спала крестная, прошмыгнула к окну.

Так и есть! Эта труженица Лиза уже встала. Даром, что ее хозяйка на даче, — маленькая служанка поднялась в свой обычный час на работу и теперь, стоя на подоконнике, мочалкой перемывала окно.

— Лиза, Лизонька, — шепотом окликнула девочку Дося. Но Лиза не слышит — вся с головой, по-видимому, ушла в работу. Говорить же громче Дося ни за что не решится: пожалуй, еще крестная проснется и забранит ее.

— Господи, какая счастливица эта Лиза! — и легкий вздох вырвался из груди девочки, — дорого бы я дала сейчас, чтобы очутиться там, подле нее. Как это дивно приятно, должно быть, повиснуть так, как птица в воздухе. Дивно! Чудесно! Когда так повиснешь между небом и землей, можно отлично вообразить себя маленькой эльфой, той самой эльфой Дюймовочкой, что носилась по воздуху в скорлупе ореха, запряженной майскими жуками.

Дося размечталась. Приятно было хотя бы в мечтах очутиться сейчас подле Лизы, тем более что мечты эти совсем уже не так трудно осуществить на деле. Крестная, наверно, проснется нескоро. На репетицию ей надо явиться не раньше как к одиннадцати часам, и она, Дося, сто раз успеет вернуться домой до пробуждения крестненькой. Вот только некоторое затруднение представляется с отсутствием башмаков. Гм! Не особенно-то приятна будет прогулка в одних чулках по двору. А если кто из жильцов попадется навстречу, так и вдвойне неприятно. И как нарочно нет у нее, Доси, даже ночных туфель. А галош она, Дося, не признает вовсе. "Вот разве завернуть ноги в газетную бумагу? Все-таки получится нечто вроде обуви. А ведь это будет самое лучшее, пожалуй", — совсем неожиданно пришла к своему новому решению девочка.

И теперь уже ничто в мире не могло остановить Досю. Она разыскала листы старой газеты и две бечевки, соорудила нечто вроде бумажных лаптей. Теперь, шурша своей импровизированной обувью, крадучись, Дося проскользнула в коридор хозяйской квартиры и оттуда — в кухню. По счастью, хозяйской прислуги, Луши, не было здесь. Дося выбежала на лестницу. У нее мелькнула мысль забежать к Вене, чтобы захватить и его с собою, но она тотчас отбросила этот план… Нет, нет, на этот раз Веня не должен ничего знать. Он такой благоразумный, этот Веня, начнет еще отговаривать. Он и тогда не очень-то охотно соглашался идти к Лизе, смотреть Велизарихины богатства. А сейчас, после той злополучной истории и подавно не согласится; да, пожалуй, и ей, Досе, помешает еще, чего доброго.

— Нет, уж я лучше одна пойду…

И, порешив на этом, Дося перебежала двор и, влетев на третий этаж, где находилась квартира Велизаровой, что было сил затрезвонила у ее двери.

— Никак, ты это, Дося? — искренне изумилась Лиза, отворившая ей дверь.

— Я, собственной персоной, как видишь, Лизонька. Уж ты извини, пожалуйста, что на этот раз незваной гостьей. Я знаю отлично, что хозяйка твоя уехала, иначе бы, конечно, не рискнула явиться.

— Уехала. На даче она. Ну, коли пришла, так уж входи. Небось, другой раз не явится, как намедни, нежданно-негаданно, моя старуха, да и рано еще для нее. Поезд, поди, еще не скоро придет с дачи. А ты, собственно, зачем ко мне явилась, девонька? — со своей обычной грубоватой ласковостью осведомилась Лиза.

— Батюшки, — вдруг увидя ноги Доси в не совсем обычном для них виде, развела она удивленно руками, — да никак ты в бумажных лаптях, миленькая? Ну, и придумщица же ты, Дося. Да с чего ж это ты обулась таким манером?

— Вот, видишь ли, — стала фантазировать юная гостья, — вот видишь ли, проснулась я нынче раненько, с петухами, подбежала к окну и увидела тебя за работой. И мне ужасно захотелось помыть с тобою вместе окна сегодня. А крестненькая спит так чутко-чутко всегда, как птичка, ей-Богу. И вот, чтобы не разбудить и не стучать башмаками, я, за неимением туфель, изобрела себе нечто вроде бумажных лаптей. А ведь недурно придумано, Лизонька?

— Недурно-то, недурно, а только непрочно, — засмеялась Лиза, вполне доверчиво отнесшаяся к словам приятельницы. — Ну, коли прибежала, да еще в газетных башмаках, делать нечего, придется дать тебе позабавиться нынче. Пойдем-ка в горницы. Стой, только я тебе передник свой повяжу спервоначалу, не то вся вымажешься. Ишь, капотик-то у тебя какой — одно загляденье.

И с этими словами Лиза отвязала и сняла с себя полосатый рабочий фартук и надела его на Досю.

— Ну, теперь совсем ты вроде заправской служанки у меня, — любуясь хорошенькой белокурой девочкой, заключила она весело. — Принимайся же скорее за работу, да, смотри, не ленись у меня.