Вечная молодость - Иоанна Хмелевская

В гостинице мне удалось ввести европейский стандарт. Как обычно, после встреч с читателями голод мой превратился в дикого зверя, pi я решила все-таки поужинать. Зал местного ресторана при гостинице мог отбить аппетит даже у скотины в хлеву, подробностей я описывать не стану, их каждый по собственному опыту знает сам. Однако я не отказалась от еды, поймала кельнера и попросила его принести мне поесть, в номер, частным, так сказать, образом. На самом деле такой изысканный стандарт обслуживания гостей тут не практиковали. Мы с ним друг друга взаимно поняли и в течение всего своего пребывания гам я ела у себя в номере без дополнительных отрицательных впечатлений.

Я запланировала все так, чтобы вернуться в Варшаву еще в субботу утром и успеть на скачки. Самолет вылетал из Жешова около шести утра. Встала я в четыре пятнадцать, фургончик прибыл без опозданий, по дороге на аэродром я еще полюбовалась красивейшим восходом солнца, на аэродром успела, после чего начались проблемы с багажом.

Работники аэродрома, в лице очень вежливой и симпатичной пани, пожелали увидеть содержимое моей сумочки. Я не возражала против этого, но само желание меня слегка удивило. Прошло несколько минут, прежде чем я сообразила, что стала жертвой противотеррористических мер, что у меня ищут оружие с целью захвата самолета. Эта возможность меня сразу заинтересовала: никаких захватов самолета, я ведь должна вовремя приземлиться в Варшаве! И я стала рассуждать вместе с ними, что опасно, а что нет. Например, маникюрные ножнички в косметичке: вроде бы маленькие, но ими без труда можно отстричь пилоту ухо! Сумка у меня была небольшая, в багаж я ничего не сдавала, и сразу возникла проблема: в Кросне я купила рюмки, а стекло возить нельзя; мало того, у меня был еще большой фаянсовый горшок, в котором я кипятила себе воду для чая, такой тяжелый, с ручкой. И что теперь делать?

– Горшок не отдам, – твердо заявила я. – Вот горшок вы мне оставьте; если им дать кому-нибудь по башке, эффект гарантирован. В случае, если появится какой-нибудь террорист, я ему так шандарахну по затылку этим горшком, что навек отобью охоту безобразничать. Словом, обещаю, что немедленно приму участие в операции по обезвреживанию любых террористов, потому что мне очень надо вовремя быть в Варшаве.

Пани с аэродрома, увидев во мне союзника, махнула рукой и оставила при мне все мое добро. Я полетела со своей сумкой, а террорист, слава Богу, не появился.

На скачки я успела с песней на устах и сразу сделала все ставки. В тот день была, можно сказать, именная скачка. Скакала в те времена кобыла по кличке Имплозия. Была она абсолютной фавориткой всего ипподрома, а ездил на ней Мельницкий. Все на нее ставили. Но, как оказалось, в тот день Мельницкий заболел и вместо него должен был ехать Филиповский. Тут я засомневалась. Имплозия Имплозией, но ездит-то Филиповский куда хуже Мельницкого. Мельницкий – тот вообще гений, никто с ним сравниться не мог. Стала я вычислять и гадать, на кого ставить.

Прочитала всю программку, шло девять – или одиннадцать? – лошадей, все хорошие, все более или менее одинаковые. У всех был шанс выиграть. Я решила ставить не на лошадей, а на жокеев. Кому там очень надо выиграть? А-а, Варштоцкому? Отлично, на Варштоцкого я и поставлю. И поставила на всякий случай на Имплозию и на Варштоцкого на Алъпине.

Потом оказалось, что я просто ясновидящая. Филиповский совершил даже две ошибки, в последний момент он вышел на большую дорожку, не успел этого наверстать и оказался вторым на полголовы. Выиграла Альпина, а с ней ошалевший от радости Варштоцкий, который хотел заключить контракт с немцами и поэтому так старался. За выигрыш заплатили двести семьдесят четыре тысячи злотых, и это был рекорд моей жизни. Для сравнения сообщаю, что за авторские встречи с читателями, с которых я только что приехала, – а работа это каторжная – платили всего лишь тысячу злотых. Если бы я могла купить машину в собственной стране, я бы наверняка ее купила тогда же, но это умение было мне недоступно. Автомобильного же рынка я панически боялась.

Все потом спрашивали меня, откуда я получила сведения, что Альпина выиграет, никто не хотел верить, что ставила я не на Альпину, а на Варштоцкого. Я стала побаиваться, что условием моего выигрыша на скачках должно быть раннее вставание. Встанешь эдак часика в четыре – и пожалуйста, выигрывай. Может, опасения были правильны, но до сих пор мне не удалось этого проверить, потому как в четыре утра я вставала только для того, чтобы идти собирать янтарь.

* * *

Забыла я рассказать и про садовый участок, который терзает меня вот уже лет тридцать и в той или иной степени отравляет мне жизнь. Вообще-то говоря, садоводство я люблю, не только в масштабах собственного участка. Люблю копать, сажать, сеять, даже полоть. Люблю также собирать и лущить горох и фасоль. Однако наш фамильный участок крепко меня достал, особенно под конец своего существования.

В течение долгого времени им занимались втроем: моя мать, Люцина и мой отец. Потом уже только моя мать и Люцина отдавали свое время этому Молоху. Люцина жила почти напротив калитки нашего участка, по другую сторону улицы, и вопрос приезда на участок для нее не существовал. Мать в таких случаях ночевала на квартире сестры, что для нее тоже было очень удобно, а от себя, с Аллеи Независимости, она ехала автобусом без пересадки, причем остановка была у дома Люцины. Одно удовольствие. А я, без машины, должна была добираться уже двумя автобусами. Как-то раз я специально проверила и убедилась, что путешествие на садовый участок занимает у меня пятьдесят минут. А я никогда в жизни не располагала избытком времени.

Не было у меня и ключей. Ни от ворот садового кооператива, ни от калитки, ни от садовой беседки. До сего дня я ломаю голову, почему эти чертовы бабы не дали мне ключей, которые, в конце концов, я могла бы отнести в мастерскую и сделать дополнительный комплект. Отсутствие ключей приносило страшные неудобства. Казалось бы, обе дамы должны были торчать там безвылазно с весны до осени, но, невзирая на это, каким-то таинственным образом я не заставала их в двух случаях из трех и не могла попасть внутрь, что меня в конце концов так разозлило, что я почти перестала приезжать. Они полезли ко мне с претензиями, тогда я попыталась договариваться с ними на определенное время, что тоже не принесло результатов. Приобретя машину, я несколько лет служила им средством транспорта. Возила я туда и коровьи лепешки, и негашеную известь, причем известь рассыпалась у меня в багажнике, хорошо еще, что дождя не было. Я подряжалась на совершенно определенные работы: перекапывание земли по весне, сбор урожая и перекапывание по осени, копание картошки, а на мелочи у меня уже времени не хватало. Люцина с моей матерью ухаживали за участком так, что получали местные награды, это была их мания, хобби, бзик и единственное счастье в жизни; урожаи были слишком большие, и они издевались над окружающими, требуя, чтобы те забирали с участка помидоры, свеколку, морковку, картошку, яблоки, сельдерей и черт знает что еще. А, смородину! От смородины вообще можно было рехнуться...

Кроме всего прочего, у нас были разные взгляды. Сперва там росла груша прабабушки из Тоньчи – Люцина постаралась достать от нее саженец, и плодовитость этой груши переходила все границы, но потом с ней что-то случилось. Я-то считала, что ее надо спасать, может, привить ее на другую грушу, это было вполне доступно. Так нет же! Они срубили эту грушу, по-моему, просто в запале, и потом сами потихоньку жалели. К моему отчаянию, они выкинули прочь малину, утверждая, что малина слишком уж разрослась и с ней надо бороться. Я в основном не вмешивалась, потому что мое участие в сельхозработах было мизерным, но страдала я очень, и потому мне не хотелось заниматься участком.

Разумеется, там часто бывали мои дети. Ежи получил в свое единоличное распоряжение целую грядку, тут и доказал, что он истинный потомок своих предков по матери. В нем проснулись черты прапрабабушки, он сажал там что попало, некоторые растения и вовсе вверх ногами – ничего страшного, все выросло. Меня специально вызвали, чтобы показать эти джунгли: действительно, плотный куст растительности просто буйствовал, а в самой середке весело спели помидоры размером с кулак. Значит, была у Ежи легкая рука от прабабок, жаль, что он не стал садовником.

Роберт растительности не выносил, его аж передергивало от омерзения при одном упоминании о земляных работах, зато он смастерил тачку, которая, правда, не пролезала в калитку, но за этим маленьким исключением была просто замечательная.

В течение долгих лет это был рай, существовавший как бы на полях моей жизни, где-то с краю, после чего наступил момент, когда мне пришлось заняться участком серьезнее. Произошло это после смерти Люцины, моя мать уже не справлялась с хозяйством, и ей надо было помочь. Вообще-то в последние годы весьма полезным оказался Марек: деревья он стриг профессионально, перекидывание компоста в его исполнении выглядело как приятное развлечение, он же наконец приладил козырек над дверями беседки, и мне кажется, что скорее наступит конец света, чем этот козырек обвалится. Но потом Марек выпал из моей биографии, и всю работу мне пришлось делать самой.