Жанна дАрк. Факты, легенды, гипотезы - Владимир Райцес

Жак д'Арк и Изабелла были, по местным понятиям, людьми «не очень богатыми». Изабелла — соседи называли ее Изабеллетой — владела наследственной землей в Бутоне, откуда была родом. Очевидно, эта земля и отошла к старшему сыну. Жак владел примерно двадцатью гектарами земли, из которых двенадцать находились под пашней, а остальные были распределены поровну между пастбищем и лесом (82, ХLУШ). Где-нибудь на юге Франции, в районе интенсивной поликультуры, крестьянское держание такого размера считалось бы крупным, но на родине Жанны, в лесистых предгорьях Вогез, оно обеспечивало крестьянской семье лишь средний достаток. Главным достоянием крестьян Домреми {41} был скот. В дубравах по склонам холмов откармливали свиней, на пажитях наели овец, с заливных лугов в пойме Мааса получали превосходное сено (82, LI, LII). Деревенское стадо пас общественный пастух-профессионал: выпас скота в этих местах, где лес и пастбища перемежаются с пашней, был делом нелегким, требовавшим определенных навыков и сноровки; взрослому пастуху помогали поочередно дети и подростки.

Дом Жака д'Арка стоял в центре деревни, рядом с церковью, и его месторасположение вполне соответствовало той видной роли, которую играл отец Жанны в жизни общины Домреми. Он занимал одно время выборную должность декана (или сержанта) общины, в его обязанности входил, в частности, сбор налогов. В 1427 г. Жак д'Арк представлял интересы жителей Домреми в одной запутанной и длительной тяжбе (82, 97–99, 360–361). Эти сведения не только проливают определенный свет на личность отца героини, но и объясняют отчасти истоки того чувства собственного достоинства, которое было присуще самой Жанне: она с детства привыкла чувствовать себя дочерью человека, пользовавшегося общим уважением. Не следует забывать, что она росла в некоем микрокосме, каким являлась община Домреми, имевшая, как и всякий другой сельский коллектив, свою собственную общественную иерархию с четко выраженными ранговыми позициями всех ее членов. «Девушка из хорошей семьи» — значило в крестьянском мирке Домреми ничуть не меньше, чем в самом что ни на есть аристократическом обществе.

Жаннета росла, как все крестьянские дети. Со слов матери она выучила три молитвы; на этом ее образование и завершилось. Позже, находясь при дворе дофина, она, по-видимому, научилась писать свое имя; впрочем, у биографов нет единого мнения на сей счет.

Ее рано приучили к труду и женскому рукоделию. «Спрошенная, была ли она обучена какому-либо ремеслу, отвечала, что да, — прясть и ткать холсты». И не без гордости добавила, что не побоялась бы состязаться в этом с любой руанской мастерицей. «Далее она сказала, что, живя в отцовском доме, занималась делами по хозяйству, но не пасла ни овец, ни других животных» (Т, I, 46). Как видим, широко распространенное представление о «пастушке из Домреми» не находит подтверждения в словах Жанны. {42}

Нельзя вынести из показаний Жанны и впечатления о том, что в детстве и отрочестве она отличалась необыкновенным благочестием. Она исправно исповедовалась и раз в год, на пасху, как это предписывалось мирянам, причащалась. «Спрошенная, причащалась ли она по другим праздникам, отвечала: переходите к другому» (Т, I, 47).

Большое внимание на обоих процессах Жанны было уделено «дереву фей». Обвинение утверждало, что именно там она общалась с нечистой силой. В первом варианте обвинительного заключения было сказано: «Названная Жанна имела обыкновение ходить к этому дереву и источнику [возле него] чаще всего по ночам, а иногда и днем — в особенности же в те часы, когда в церквах шла божественная служба, для того чтобы быть там одной. Она кружилась, пританцовывая, вокруг источника и дерева, затем вешала на ветви многочисленные венки, сплетенные ею из трав и цветов, произнося до и после [этого обряда] колдовские заклинания и призывы. К утру эти венки исчезали» (Т, I, 198).

А вот ее собственные показания по этому поводу: «Спрошенная о дереве, которое находится неподалеку от ее деревни, отвечала, что вблизи Домреми растет дерево, которое… называют деревом фей. Рядом с ним имеется источник, и она слышала, что больные лихорадкой пьют из пего, и видела, что они ходят к нему за целебной водой. Но не знает, излечиваются ли они или нет, хотя слышала, что те больные, которые в силах подняться, ходят к этому дереву.

Это большое дерево, бук, его называют „майским деревом" (дословно «прекрасным маем», Bеаи тау. — В. Р.); говорят, что его владельцем является мессир Пьер де Бурлемон, рыцарь. Иногда она ходила туда с другими девочками; там они плели венки из цветов для статуи богородицы в церкви Домреми. Она часто слышала от старших (но не членов ее семьи), что там жили феи, а одна из ее крестных, Жанна, жена мэра их деревни Обери, говорила, что видела их, но правда это или пет, она не знает. Сама же она никогда не видела фей ни у этого дерева, ни в других местах. Она видела, как девочки вешали венки на ветви этого дерева, и она делала то же самое. Иногда они уносили их с собой, а иногда оставляли. {43}

Затем она сказала, что с тех пор, как ей стало ясно, что она должна уйти во Францию, она почти не участвовала в этих играх и прогулках. Она не помнит, чтобы, повзрослев, водила хороводы вокруг этого дерева, но если она и ходила туда с другими детьми, то они не столько танцевали, сколько пели» (Т, I, 65, 66).

«Но весне это дерево прекрасно, как лилия», — говорил на процессе реабилитации Жерар д'Эшгааль (В, I, 279). «Рассказывают, — свидетельствовала Жаннета, вдова Тьерселсна де Вито, — что некогда мессир Пьер Гранье, рыцарь и сеньор де Бурлемон, встречался под ним с госпожой, и они подолгу разговаривали. Я слышала, что об этом можно прочесть в каком-то романе» (D, I, 264). «Что касается дерева, которое называют деревом фей, — говорил уже упоминавшийся выше Жан Моро, — то я слышал, будто раньше некие волшебницы, именуемые феями, водили под ним свои хороводы, но, когда священник прочел там евангелие от Иоанна, они исчезли» (D, I, 254).

С незапамятных времен в Домреми существовал обычай: весной, в четвертое воскресенье великого поста, молодежь собиралась у «дерева фей». Приносили с собой хлебцы и орехи (древние символы плодородия), устраивали игры. «Это очень старое дерево, и я не помню, чтобы его когда-либо не было, — вспоминала близкая подруга Жанны Манжета. — Я часто бывала там с Жанной в этот день; мы ели, разостлав иногда скатерть, пили воду из источника, а потом играли и танцевали — как делают теперь другие» (D, I, 285).

Эти свидетельства крестьян Домреми вводят нас в мир народной религиозности, которая представляла собой своеобразный сплав христианского вероучения с обычаями и верованиями, уходящими своими корнями в глубокую языческую древность. В последнее время этот мир все больше привлекает к себе внимание исследователей (6, 14–19, 55–66), но мы не можем сейчас в него углубляться, чтобы не отклониться слишком далеко от нашего главного сюжета. Отметим только, что пи о каком своеобразии поведения Жанны здесь, конечно, говорить не приходится: плетя венки под «деревом фей» и украшая ими статую богородицы, она поступала так же, как множество{44} ее сверстниц на протяжении столетий — до нее и после. Феи поселились в долине Мааса задолго до того, как туда пришли христианские миссионеры. Они напоминали о себе на каждом шагу в названиях деревьев, источников, ручьев, гротов, замков, даже монашеских скитов (на карте окрестностей Домреми еще в начале XX в. значился le Moutier de Fees) (65, 55). В мировосприятии современников Жанны элементы анимистического сознания мирно уживались с верой в Христа, Деву Марию и святых. Венки, сплетенные под «деревом фей» и венчающие статую пречистой девы, — вот своего рода символ народной религиозности.

Ни у Жанны, ни у ее односельчан феи никак не ассоциировались с нечистью и ведовством. «Спрошенная (на тайном допросе 17 марта), считалась ли та ее крестная, которая видела фей, благоразумной женщиной, отвечала, что она слывет женщиной вполне порядочной, не ворожеей и не ведьмой. Спрошенная, верила ли она до сегодняшнего дня, что феи — это злые духи, отвечала, что она об этом ничего не знала» (Т, I, 168, 169).

На процессе реабилитации свидетели, говоря о «дереве фей», не выделяли Жанну из общей массы молодых людей; и в этом отношении она была для них «такая, как другие». Но со временем, когда никого из тех, кто водил с ней хороводы, не останется в живых, феи покинут свое жилище, и легенда свяжет столетний бук с громким именем Жанны-Девы. И подобно тому, как появлялись в различные времена «дуб Карла Великого» или «дуб Петра Первого», близ Домреми в начале XVI в. появилось «дерево Девы». В 1547 г. о нем упомянул в «Древностях бельгийской Галлии» верденский священник Ришар де Вассенбург: местные жители уверяли его, что под «деревом Девы» никогда не идет ни дождь, ни снег (107, 472). Спустя треть века, Монтень, как мы знаем, видел «дерево Девы», но не нашел в нем «ничего примечательного».