Пожирательница гениев - Мизиа Серт

Как раз в год моего замужества Люнье-По[75] приобщил Париж к творчеству Ибсена. Он поставил несколько его пьес. Но ревностные почитатели драматурга горели желанием познакомиться с великим человеком и увидеть, как играют его произведения в Норвегии. Летом Таде и я вместе с Люнье-По отправились в Кристианию[76]. Город до такой степени добропорядочный в то время, что в нем не было тюрьмы: за отсутствием преступников туда некого было сажать. Мы сразу заметили, что Ибсен — король этой страны благоразумия. Мы встретились с ним в лучшем отеле города. В просторном рединготе, с огромным цилиндром на голове старого льва, едва сев, он поставил его на стол точно напротив себя, потом достал из кармана гребешок, начал приводить в порядок свою гриву и тщательно взлохматил бакенбарды. Я была очень заинтригована, почему, проделывая все это, он внимательно смотрел на дно своего цилиндра. Вскоре мне открылся ключ к этой загадке: на дне цилиндра мэтра было закреплено маленькое зеркальце. Впрочем, в этом заключалась основная слабость Ибсена, постоянно занятого своим внешним видом, очарован которым он был до такой степени, что наводнил город своими фотографиями. Сопровождавший нас журналист настойчиво рекомендовал мне попросить драматурга надписать одну из них. В то время как Ибсен, закончив причесываться, раздавал улыбки направо и налево, Люнье-По ринулся приветствовать его. Ибсен делал вид, что не говорит по-французски. Наш друг-журналист служил переводчиком. Он представил нас Ибсену. Его лицо льва засияло от удовольствия, когда он узнал, что я была бы очень польщена, если бы он подписал мне свою фотографию!.. (Позднее мне объяснили, что, если я хочу получить карточку, мне непременно нужно купить ее, так как продажа фотографий была одним из источников дохода великого человека. Скупостью объяснялось и то, что он приказывал приносить ему в номер отеля кучу газет, чтобы не покупать их в киоске.) Тем более я была удивлена, когда на другой день, зайдя за нами, чтобы отвести на репетицию «Строителя Сольнеса», он принес свою фотографию не только надписанную, но даже вставленную в рамку, которую мне подарил!

«Кукольный дом» давали в цирке, на арене, разделенной пополам, чтобы оборудовать сцену. Как только я вошла, Ибсен предложил мне руку и проводил в центральную ложу. С удивлением я увидела на сцене под яркими лучами прожекторов даму, размахивающую огромным трехцветным флагом и напевающую «Марсельезу»! Я, разумеется, не поняла ни слова в пьесе, но меня восхитили мизансцены, к тому же я имела случай познакомиться с очаровательным Григом[77]. На мое счастье, он говорил по-французски и пригласил нас на репетицию «Пер Гюнта», чудесно исполненного. Я до сих пор с умилением вспоминаю о слезах, пролитых над смертью Озе[78]. Так как я очень хорошо знала партитуру, Григ попросил меня сыграть вместе с ним. Я была взволнована и растрогана его простотой и приветливостью.

Проделки Люнье-По, который не мог относиться к себе всерьез, развлекали нас в Кристиании. Оттуда мы поехали в Телемаркен — озеро, прозрачное как изумруд, а потом возвращались через Данию, где мне хотелось остановиться, чтобы увидеть замок Гамлета[79]. Мы плыли на маленьком парусном судне в такую светлую ночь, что можно было читать при луне. Мне казалось, берега удаляются при нашем приближении… Я взяла с собой охапку фиалок, которыми осыпала террасу Эльсинора.

В шестнадцать лет становилось грустно, что нельзя, не вызвав смех, вообразить себя Офелией. И в лунном свете, положив голову на плечо Таде, я заснула…

Дом в Вальвене[80] скоро стал филиалом «Ревю Бланш». Но я приглашала главным образом тех, кто был мил моему сердцу. Вюйар и Боннар обосновались у нас раз и навсегда. Тулуз-Лотрек всегда жил в Вальвене с субботы до вторника. Он любил приводить с собой своего кузена Тапье де Салейрана и Жере Ривьера, хорошо известного как Добрый Судья, так как он регулярно всех оправдывал. Этот милый человек, безусловно, выбрал свою профессию, чтобы удовлетворить врожденную склонность к терпимости и из-за отвращения к наказанию. Мирбо, живший возле Фонтенбло, приводил ко мне Альфреда Жарри и директора «Меркюр де Франс» Валлетта с женой[81]. У Жарри было жилище где-то на берегу Сены. Мне очень нравился этот милый маленький клоун, питавшийся рыбой, которую сам удил, и носивший ботинки мадам Валлетт, обычно зашнурованные красной бархатной тесьмой. Он только что написал «Убю»; пьеса понравилась нам и вызвала отчаяние у Малларме (он охотно противопоставлял его пьесам Метерлинка!). Я познакомилась с автором «Убю» на завтраке у мадам Мирбо, жадной до знаменитостей. Он приехал на велосипеде, грязный до ужаса. Так как мадам Мирбо огорченно рассматривала его башмаки, покрытые навозом, он сказал: «Не пугайтесь, мадам, у меня есть еще одна пара, гораздо более грязная».

За завтраком подали ростбиф. Жарри, презрев отрезанные ломтики, схватил целый кусок. В гробовой тишине под разгневанным взглядом хозяйки дома отец «Убю» подмигнул, и безумный, с трудом подавляемый смех овладел гостями.

Соседство Малларме удерживало меня в Вальвене всю осень. Он отправил в Париж «своих дам» (жену и дочь), и мы с ним совершали божественные прогулки по лесу. Он мог часами рассказывать самые прекрасные в мире истории. Время от времени вынимал из кармана маленькую карточку, записывал два-три слова и клал ее в другой карман. Малларме проделывал это без конца. Карточки грудой лежали под пресс-папье на его письменном столе, где все было в идеальном порядке. Даже слепой мог бы легко найти там то, что ему нужно. Все в маленькой комнате, покрашенной известью, дышало чистотой и порядком. В своей царственной простоте комната Малларме была похожа на него самого. Вещей мало, но все роскошные: кровать под балдахином, обитая кретоном в стиле Людовика XIV с чудесным рисунком, гармонировавшим с ярко-красными плитками пола, покрытого маленьким персидским ковром; два легких стула и картина Берт Моризо[82]. Из окна, защищенного от насекомых тонкой металлической сеткой, были видны высокие белые паруса его до блеска начищенного судна с выгравированными инициалами «С.М.». «Его величество»[83], — сказал Лотрек, как-то явившись ко мне в купальном костюме, который он стащил на судне Малларме и который доходил ему до пят. Голову его увенчивали красные и серебристые обручи для игры в серсо, а на плечи накинута королевская мантия из тряпья, заимствованного в раздевалке купальни. Малларме, прослышав об этой невинной пародии, воспринял ее так серьезно, что в глубине души у него оставалась непроходящая горечь по отношению к Лотреку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});