А вместо сердца пламенный мотор (сборник) - Дмитрий Иванов

Сидим с бортоператором у люка, смотрим, когда стропальщик нам сигнал подаст, что можно груз через реку нести. А тот влез на крышу и сразу спущенный трос – хвать рукой. Его и шандарахнуло, да так, что он там же – на крыше – улёгся ветошью бесформенной, глазки к небу закатил и отрубился на несколько секунд. Радист на меня смотрит, как на врага народа:

– Роберт, в рот компот и полкило печенья, ты у этого парня корки смотрел?!

– Точно у него.

– И какого хэмингуэя, он за трос хватается?!

– Спроси чего полегче…

Пока мы пытались выяснить, чья вина в сложившейся ситуации больше – ведь бортрадист отвечает за подвеску и всё, что с ней связано, а я просто помог по доброте душевной – наш горе-стропальщик пришёл в себя, преспокойно зацепил балок и дал сигнал, что можно поднимать.

– Командиру докладывать будем? – спросил я.

– Ага, он потом таких звездюлей наваляет, когда садиться придётся, забудешь собственное имя. А раз уж балок на подвеске, работаем. Перенесём груз, а второй раз такого, даст бог, не повторится. Не идиот же наш стропальщик в самом деле…

– Вот чертила! Его ведь убить могло…

– Это вряд ли. Только же взлетели – статики мало набрали.

– Повезло…

Когда вернулись за вторым домиком, мы с бортрадистом буквально затаили дыхание – кто теперь будет цеплять, интересно: тот же самый или другого стропальщика пошлют? Ага, тот самый мужик на крышу балка полез, что и в первый раз. Наверное, понял, что и как ему делать следует, если настолько бесстрашно. Смотрим в люк. Ждём.

И тут происходит повтор первого действия драмы «Кулон исследует заряд статического электричества вертолёта в полевых условиях» – мужичок хватается за трос, его шарашит разрядом, он на несколько секунд замирает в позе подстреленного лемминга, а потом, как ни в чём не бывало, цепляет балок и даёт сигнал на подъём.

Бортрадиста трясёт, он начинает нервно хихикать, а потом кричит в люк во всю глотку:

– Эй, на баркасе!!! Ты трос разряди сначала, тундра неогороженная, а потом руками хватайся!

Куда там – разве можно перекричать движки работающей «шестёрки». Два раза по пять с половиной тысяч лошадей! Иерихон отдыхает!

Между тем, подвеска зацеплена хорошо, можно перетаскивать балок. Именно это командир и делает. На другом берегу стропальщик работает профессионально, весь накопившийся заряд отводит в штырь, забитый в землю, ловко накидывая специальный тросик на стропы, будто аргентинский гаучо или оленевод Большеземельской тундры.

– Их что, на разных фабриках делали? – удивляется бортрадист, имея в виду двух стропальщиков и методику их работы. – Этот-то всё отлично сечёт. А первый… тот, что вчера по пять… Эх, Михал Михалыча[5] рядом нет.

И вот начинается третья ходка. Вертолёт завис над балком. Всё тот же стропальщик лезет вверх. Ну сейчас-то он догадается снять статическое электричество? Бортрадист кричит мне в ухо – всё-таки и внутри кабины неважно слышно:

– Ты только посмотри, что этот говнюк делает! Никакого чувства самосохранения, мать-перемать!

Выглядываю в люк и имею удовольствие лицезреть уже привычную картину: усталый сурок отдыхает на крыше. Потом наш герой приободряется и выполняет своё предназначение.

– Это просто цирк… – говорю я, обращаясь к вертолёту, как к живому, но не совсем мыслящему существу. Пожалуй, только он сможет понять движущие мотивы человека, три раза подряд наступающего на одни и те же грабли, фигурально выражаясь.

– Как думаешь, дальше он тоже будет работать по старой схеме? – спросил меня бортрадист, когда мы возвращались за четвёртым балком.

– Нет никаких оснований предполагать, будто что-нибудь изменится. Только, боюсь, как бы этот бенефис не закончился плачевно. Может быть, доложить командиру и прекратить процесс?

– Ты с ума сошёл! Петрович нам теперь точно все эрогенные зоны порвёт на запчасти. Продолжаем. Если с трёх раз парня не свалило, то теперь привык…

– Циник ты безжалостный!

– Это не я циник, это стропальщик дурак. И заметь, кроме него, внизу ещё человек пять. Они-то уж точно могут его остановить… Понимаешь?

– Понимаю только то, что мы инструкцию не нарушаем, а за других отвечать не должны… когда все допуски в норме…

– Тогда работаем.

После шестого электростатического обморока стропальщик поднимался как-то особенно вяло и неохотно. Да и сигнал подавал без энтузиазма.

– Укатали Сивку крутые … разряды… – констатировал бортмеханик. – Теперь точно кто-то другой цеплять полезет. Спорим?

Спорить я не стал, хотя мне тоже сделалось любопытно, как поведёт себя наш наземный визави, если очевидно, что он устал ловить огни святого Эльма при каждой операции по зацеплению геологического домика.

Каково же было наше удивление, когда в седьмой раз «крестничек» наш очень ловко разрядил трос и выполнил всю процедуру в точности по инструкции.

– Роберт, ты что-нибудь понимаешь? Он же всё знал… Специально делал?.. Лапсердак же твою в коромысло и брезентовые пролежни в гениталии!

У меня не нашлось ни одного цензурного слова, чтобы поддержать тираду бортрадиста.

Как только работа завершилась, и вертолёт подсел, чтобы экипаж немного передохнул перед уходом на базу, мы с оператором, не сговариваясь, побежали искать стропальщика, который заставил нас поволноваться по непонятной пока причине.

Нашли мы своего, если можно так выразиться, соратника по трудовым подвигам сидящим в позе умиротворённого Будды, облокотившегося на стенку сарая-времянки. Глаза у него были чуть прикрыты, а полуулыбка показывала, что внутренний мир нашего героя приходил в гармонию с его физическими кондициями.

– Ты чего это, хрен тебе в дышло, под разряд подставлялся? – таков был первый вопрос, который мы выдохнули в унисон.

– Так… это, ребята. У меня же остеохондроз страшный…

– И-и-и?.. Ты думай, что говоришь! Причём здесь… когда техника безопасности… а нам потом – отвечай!

– А я тут в одной переводной книге высчитал, что очень хороша профилактика обострений при помощи электрических разрядов. Вот и решился, а то второй месяц еле хожу, а мне до получения льготной пенсии два года полевого стажа не хватает. Никак мне из партии уходить нельзя.

– Так ты, выходит, лечился?! – обалдел радист. – А понимаешь ли ты, что тебя могло насмерть убить?

– Не могло. Я всё рассчитал. Здесь расстояния небольшие, времени от разряда до разряда немного. Так что – не опасней электрофореза!

– А чего ж тогда в бессознанку уходил?

– Это только на первых двух подвесках. А потом в норму вошёл…

– А в седьмой раз чего не стал… э-э-э-… заряд бодрости принимать?

– Так в книге написано, что шести разрядов за сеанс достаточно…

Говорит стропальщик, а сам лыбится, будто стакан спирта накатил. Хорошо ему, видно.

Но мы больше от него ничего допытываться не стали, а попылили на борт, где командир уже начинал запускать двигатели.

– Может быть нам частную практику открыть… ну, по лечению этого, как его, остохондроза? – задумчиво сказал бортрадист, когда мы вернулись на базу.

– Остеохондроза… – поправил я.

– Ну да, ну да… Можно токи рассчитать, специальное кольцо с вертолёта спускать… нет, не одно, а сразу несколько, чтобы группу лечить. Потом запатентовать и всю оставшуюся жизнь деньги получать… Впрочем, не выйдет ничего путного – опять идею украдут, а твою фамилию даже мелкими буквами не впишут. Ну его! Пусть сами бессовестные учёные от медицины больных лечат, а на меня не рассчитывают!

7. В зоне отчуждения

(документальная байка с отупляющими отступлениями)

Вместо эпиграфа напомню «чёрный» анекдот.

За временным отсутствием в FM-диапазоне армянского радио, инициативу перехватило «Совершенно независимое радио британской провинции Чукотки»

Корреспондент: Скажите, уважаемый, а Чернобыльские яблоки можно употреблять в пищу?

Трёхрукий шестипал: Конечно можно! Мы же едим… Одно плохо – огрызки больно уж глубоко зарывать заставляют…

Всё началось со звонка на мобильный. Звонил Илья (мой сын) и просил подсуетиться. Не могу ли я, дескать, узнать какие-либо подробности от очевидцев из истории ликвидации Чернобыльской аварии. Что-то у них в университете намечалось провести. Скорее всего, семинар, посвящённый 19-летию апрельских событий 1986-го года.

Ответил быстро, почти не задумываясь, мол, знаю одного из ликвидаторов аварии на АЭС, и попробую его разговорить. Я имел в виду бывшего лётчика, командира вертолёта МИ-8 Славу Михайлова. Про него мне уже доводилось рассказывать и, по-моему, не один раз. Кроме того, я даже где-то (скорее всего, в «Истории болезни») упоминал примечательный факт участия Михайлова в ликвидаторской компании. Если вам доводилось читать мои истории, то, вероятно, вы знаете, что теперь (речь идёт о 2005-ом годе) Слава работает штурманом БАИ[6], и мы с ним сталкиваемся нос к носу на лестничной клетке второго этажа здания аэровокзала, которая заменяет нам курилку чуть не каждый день.