Часы - Эдуард Дипнер

«Художественный салон “Эврика”». Сережа поморщился: от этого салона, и особенно от эврики, за версту несло мещанским самохвальством.

Салон — это что-то такое напыщенное, напудренные дамы и кавалеры раскланиваются и приседают в реверансе, разводя руками, как манекены в витрине. Он прошел было мимо, но почему-то остановился. Надпись была легкой, стремительные буквы выстроились в безупречную строку, а язычок у «Э» изящно поддразнивал Сережу. Потоптавшись, он толкнул дверь, легко и услужливо расступившуюся перед ним. Внутри салон был освещен ровным, теплым светом. Он нерешительно переминался с ноги на ногу, не зная, что предпринять. Невысокая и стройная молодая женщина, какая-то очень ладная, Сережа не смог сразу разобраться, почему она ему так понравилась, вышла навстречу.

— Вы что-то хотели?

Сережа конфузливо топтался, стащив с головы шапку, мял ее в руках, беспомощно озирался.

— Вот я шел мимо, хотел посмотреть…

— Если Вы хотите посмотреть экспозицию, у нас, извините, вход платный.

Только сейчас он заметил слева изящный столик с надписью: «Ваш взнос — на развитие и продвижение искусства» с горкой монет и бумажек рядом. Тут же — настенная вешалка с несколькими висящими на ней плащами. Сережа вытащил мятый рубль из кармана, повесил свою не совсем чистую, с прорехой на рукаве куртку и прошел, стыдливо осознавая неприличность в открывшемся ему пространстве своих видавших виды ботинок и мятой рубашки с залоснившимся воротом. Помещение было небольшим, очень чистым и светлым, на стенах висели картины в рамках.

— Можно посмотреть? — спросил он у женщины.

— Да, конечно, и даже купить можете, если что понравится.

В том, что этот недотепа может что-то купить, Валентина Николаевна очень сомневалась, тем не менее в стеснительности и неуклюжести парнишки была некая необычность, и она краем глаза наблюдала за ним. У Валентины Николаевны был наметанный глаз на посетителей. Обычно они скользили равнодушными взглядами по скромным этюдам, висевшим на стенах, потом подходили к ней:

— Скажите, а нет ли у Вас чего-нибудь такого? — они пальцами крутили в воздухе. — Поярче!

— Нет, поярче у нас нет.

После этого посетители из вежливости спрашивали, а почем эти, кивали и уходили. А этот подолгу останавливался перед каждой картиной, разглядывал молча, особенно долго он стоял перед небольшой картиной Эрика Блюменкранца, несомненно, лучшей на ее выставке. Это был пейзаж в стиле Левитана — тихий уголок карагандинского парка. Парнишка приглядывался к картине справа и слева, молча шевелил губами. А тем временем помещение наполнялось гулом голосов. Молодые веселые люди с мольбертами в руках раздевались, переговаривались, шутили. Валентина Николаевна подошла к новичку.

— Извините, выставка временно закрывается, у нас сейчас начинаются занятия в студии.

— Занятия? А… А можно мне? Попробовать? Только у меня с собой ничего нет…

— Хотите попробовать? — какое-то озорное любопытство толкнуло ее. — Хорошо. Эрик, у нас есть свободный мольберт?

Сегодня темой занятий была классика — гипсовый бюст на смятой, складками скатерти. Валентина Николаевна ходила, наблюдая за рисую- щими. У Наташи, как всегда, было неважно с пропорциями, она не чувствовала их, лоб и подбородок выходили неестественными, и Валентина Николаевна терпеливо поправляла ее. У Кости хромал рисунок, его штрихи были несмелыми, он долго, мучительно искал верный контур. Только Эрик, как обычно, творил легко и быстро. Изящ- ный, но мертвый, холодный кусок гипса на нарядной салфетке. Эрик был легким по характеру, и Валентина Николаевна не знала, что с этим делать. Несомненно, большие способности, верная рука, но не было твердости характера; все, что он делал, было скольжением по поверхности. Уже заканчивалось время, отведенное на урок, и она подошла к новичку, неловко скорчившемуся за самым задним столом. Это было удивительно. Голова, обрисованная четкими, уверенными линиями, казалась живой, застывшей в мучи- тельном развороте, все пропорции были пойманы. Несомненно, в рисунке были недостатки, не были проработаны полутени на гипсе, черты лица были смазанными — то, что дается длительным опытом, — но у этого парня было главное — твердая рука, верный глазомер.

— Вы где-то учились раньше?

Он смешался, боднул шишковатым лбом.

— Нет, я сам.

— Всем внимание, урок закончен, — объявила Валентина Николаевна, — будем подводить итоги. Галя Выхина. У Гали есть успехи. Но посмотрите на складки скатерти. Они же совсем плоские, Гале необходимо продолжать работать с тканью. Косте нужно отрабатывать рисунок. У него хорошо получаются тени, но рисунок неуверенный, а дается это работой и только работой. Занимайся дома с простыми геометрическими телами — конусами, кубиками, шарами. А еще я хочу представить вам, друзья… Кстати, как Вас зовут? Сережа? Вот его рисунок. Давайте устроим коллективную разборку. Вы, Сережа, не против? Ну и отлично. Только не обижайтесь на критику. Кто начнет? Эрик?

Этот Эрик был задавакой и любителем покрасоваться. Он начал говорить об игре света и тени, о свете падающем и отраженном…

— А мне нравится, — просто сказала Наташа, — как бы там ты, Эрик, ни умничал.

Валентина Николаевна Иванченко окончила Высшую художественную школу в столице — «Вышку» в просторечии. Преподаватели говорили, что у нее есть большие способности и пророчили ей карьеру в живописи, но художником Валентина Николаевна не стала. Не чувствовала в себе божественной искры. Она была женщиной и понимала, что служить высокому искусству можно только отрекшись от всего личного, принеся в жертву семью и благополучие. Не была она способна на жертвенность, и решила служить Аполлону расчетливо и с пользой. Продав загородную дачу, оставленную родителями (эта дача была ей совсем ни к чему), Валентина Николаевна открыла небольшой выставочный салон на улице Ерубаева и стала собирать молодых, подающих надежды художников. Ой, каким непростым было начало! Сколько кабинетов пришлось пройти! Для стартовой выставки она наскребла полтора десятка работ, своих, пылившихся на родительском чердаке, да еще помогли старые друзья по школе. Но в отделе по культуре при Горсовете ей откровенно дали понять, что без опоры на национальную культуру салону не позволят работать. Пришлось повесить, по рекомендации этого отдела, бездарную мазню Жаныбекова, вообразившего себя великим сыном казахского народа. Этот Жаныбеков теперь регулярно приходит, дурно пахнет, надолго рассаживается в центре зала и надоедает Валентине: «Почему до сих пор не продали мои картины? Я нарисовал еще три, завтра принесу…» Приходится терпеть, выкручиваться, объяснять, что места нет, нужно подождать. А молодые ребята потянулись к Валентине. После строгого отбора она оставила пятерых самых способных, да еще пришлось держать Фариду Беклемишеву, полную бездарность, но без национальных кадров никак нельзя.

Ребята были молодые, все очень разные, и Валентина терпеливо занималась с ними. Учила тому, что знала и умела сама: как владеть карандашом, углем и кистью, как натягивать