Калейдоскоп - Юрий Евгеньевич Смирнов

концов с размаху ударил по рюкзаку – тот улетел в угол.

– Давай-ка я сам проверю. – Мелкий бесцеремонно запихнул руку в карман и нащупал там связку ключей, которая тотчас за ненадобностью отправилась следом за рюкзаком. Рука хулигана скользнула в задний карман брюк, и Петя похолодел, вспомнив, что именно там у него лежит полтинник, взятый из копилки для какой-то надобности.

– Ах ты крыса! – Мелкий размахнулся и ударил его в скулу.

Петя покачнулся, но не упал, а по щекам потекли предательские слезы – слезы обиды и беспомощности.

– Тебе не говорили, что обманывать старших нехорошо? – Второй хулиган ловко, как в кино, ударил его ногой в грудь, и Петя повалился на пол, больно ударившись спиной о банкетку.

– Надо проучить вруна, чтобы неповадно было. – Высокий рывком поднял Петю на ноги и скрутил руки за спиной, предоставив мелкому полную свободу действий. Тот не спеша подобрался, примерился и снова залепил назначенному на роль жертвы в челюсть.

После десятого удара Петя перестал считать. Под глазом наливался фингал, левая скула затекла и чудовищно болела, но теперь он не плакал – он вообще не мог выдавить ни звука. И он знал, что это еще не конец.

– Давай к лавке его! – в запале приказал мелкий; второй придержал его руку, будто стараясь остановить то, что уже нельзя было прекратить.

– С него хватит, – обратился он к своему лидеру, но тот лишь оттолкнул товарища.

Тем временем Петя уже в неудобной позе выгнулся у банкетки, а его кисть оказалась зажатой у батареи. Мелкий занес ногу и что было силы опустил ее на Петину руку. В голове полыхнули молнии, жуткая боль пронзила предплечье. Петя был готов поклясться, что слышал хруст собственной кости. Даже мальчик, который держал его, тотчас отпрянул, побелев как полотно.

– Ты че сделал, придурок?! – Осознание непоправимого пришло в голову хулигана, когда уже ничего нельзя было изменить.

– Сваливаем! – Мелкий первым бросился бежать, остальные помедлили, но вскоре Петя остался один. Он баюкал свою сломанную конечность и подвывал от боли. Он совершенно не представлял, что теперь делать, поэтому, когда прозвенел звонок с урока, он все еще находился подле банкетки. Толпа окружила его, ребята смотрели кто с ужасом, кто с отвращением, кто с восторженным любопытством – но ни один даже не попытался помочь. Их молча растолкала учительница, довела до медицинского кабинета. Кто-то из одноклассников собрал его вещи и засунул в рюкзак…

* * *

В один момент боль в сломанной руке полыхнула так сильно, что он на мгновение потерял сознание, а когда очнулся – увидел темное небо и верхушки высоких сосен, мерно покачиваемые ветром. Помимо боли в левой конечности Петр ощутил и то, что глаза никак не могут открыться полностью, превратившись в две узенькие щелочки. Он ощупал лицо: оно стало похоже на упругую подушку или не до конца накаченный воздухом футбольный мяч. Нет, это не следствие побоев школьных хулиганов из его видения-воспоминания. Подобный отек мог возникнуть только при аллергической реакции – вероятно, укусы множества мух вызвали такой результат.

Петр перевалился на бок, пытаясь снять со спины рюкзак, но, опершись на левый локоть, взвыл. Он присмотрелся к руке и обнаружил, что та чудовищно распухла и болит так нестерпимо, будто он сломал ее на самом деле. Он аккуратно снял рюкзак, развязал тесемки, помогая себе зубами, и вытащил наружу аптечку. Отыскал шприц-тюбик с антигистаминным препаратом и, недолго думая, воткнул себе в бедро. Затем нашел таблетку обезболивающего и засунул в рот, запив водой из фляжки.

«Повезло, что аллергия не привела к отеку Квинке, иначе мне уже ничто не смогло бы помочь».

Теперь требовалось разобраться с рукой. Он попытался закатать рукав, но зашипел от боли – лекарство еще не начало действовать. Тогда он расстегнул пуговицы пыльника и куртки и долго стягивал, орудуя одной конечностью и извиваясь всем телом. Оставшись в кофте, он задрал рукав и с недоумением воззрился на опухшее предплечье. Похоже, он действительно сломал руку. Разумеется, не когда его били хулиганы из видения, а когда падал в обморок, искусанный барбарисовыми мухами. Нужно было немедленно зафиксировать кость, чтобы избежать возможного смещения. Он глазами порыскал вокруг и обнаружил поблизости подходящую палку, уложил ее вдоль предплечья и крепко зафиксировал бинтом. Получилось не слишком надежно, но лучше в его положении вряд ли вышло бы даже у Волкогонова. Мотать одной правой – та еще морока. Путешествие только началось, а он уже лишился одной рабочей руки, даже не представляя, как ему теперь справляться одной лишь правой.

Кое-как он затолкал забинтованную руку в рукав сначала куртки, затем пыльника. На это ушло много времени. Петр соорудил нашейную петлю и аккуратно вложил в нее конечность в самодельном лубке – хоть какая-то поддержка.

– Выглядит неплохо.

Боль отступила, и отек с лица немного спал. Рюкзак снова отправился за спину, а в правой руке появилась палка на манер посоха – так идти оказалось гораздо удобнее. Только теперь он с отвращением посмотрел на барбарисовое дерево. В его плодах больше не ютились мухи, и оно скорее напоминало брошенный дом, и тем не менее Петр решил поскорее уйти отсюда, чтобы вновь не встретиться с этими жуткими насекомыми.

Теперь сладкий запах барбариса не вызывал ничего, кроме тошноты, и он поспешил миновать дерево и удалиться подальше в чащу.

На ходу Петя размышлял о том, что случилось много лет назад. Тогда обидчикам все сошло с рук: они божились, что пальцем его не трогали и он сам стал виновником травмы, неудачно упав на банкетку в школьном коридоре. А так как свидетелей инцидента все равно не было, директор предпочел поверить им, а не Пете. Еще бы! Вряд ли в Департаменте образования его погладили бы по головке, узнав, какое хулиганье воспитывается в школе, которой он вроде как руководит. Родители же вообще не приняли сторону сына, обвинив его в неловкости и невозможности постоять за свою честь, поэтому он был наказан и лишен возможности целый месяц выходить на улицу.

В детстве всегда много несправедливости. Все могло бы складываться иначе, если бы родители чаще слушали своих детей и больше им доверяли, но взрослые зачастую слишком заняты важными делами, которые на поверку оказываются куда менее значимыми, чем жизнь маленького человека, попавшего в трудное положение. Петин отец презирал собственного сына, считал его ничтожеством. Ему была чужда тонкая душевная организация мальчика, поэтому до самой смерти он никак не мог найти с ним общий язык. Впрочем, он не особо и старался.