Песнь уходящего лета (СИ) - Дибривская Екатерина Александровна

— Выходи, Маш, — в последний раз предлагает он мне, но я качаю головой.

Я не верю, что он на самом деле кинется в воду. Ещё и полотенце… Зачем?! Но я ошибаюсь.

Мужчина уверенно совершает тот же путь до края пирса, что и я несколькими минутами ранее, и прыгает в воду, сжав полотенце в кулак.

Он уверенно держится на воде, быстро поглощая расстояние между нами. И я, с одной стороны, испытываю трепет и смущение от того, что я тут в воде абсолютно голенькая, а с другой стороны, во мне бунтует желание сорваться и погрести в противоположную сторону.

Павел Александрович словно читает мои мысли:

— Даже не думай! Я же догоню.

— И что же вы сделаете?

— Ох, Машенька, — он закатывает глаза, — отшлёпаю за непослушание. Ну так, профилактически.

— Вы не имеете права! Вы не мой отец!

— О-о-о, солнце, ты даже себе представить не можешь, как я радуюсь этому факту! Будь ты моей дочерью, сидела бы под замком до скончания веков за своё поведение.

Он доплывает до меня. Смотрит исключительно в моё лицо. Ни миллиметра ниже. Я закусываю губу, когда он оборачивает моё тело полотенцем, аккуратно фиксируя на груди. Не считая этого маленького прикосновения, его руки не касаются меня. Но даже его достаточно, чтобы я судорожно выдохнула воздух прямо ему в лицо.

— Маша-Маша-Машенька… Что же ты делаешь, а? Без ножа режешь, солнце! Разве ж так можно? Ну я же мужик, Маш, понимаешь, му-жик…

— А я женщина, — говорю, игнорируя грохот собственного сердца.

— Я заметил, — серьёзно отвечает он и, развернувшись, уплывает назад к берегу.

Я медленно гребу следом, пытаясь не потерять полотенце. Почему-то мне становится неудобно за своё поведение. Что, если его задевает это куда больше, чем он позволяет мне увидеть? Что, если его… влечёт ко мне… как к женщине, но он держит себя в руках, потому что..? Потому что… что?

Он сидит на гальке рядом с нашими вещами, и я сажусь рядом. Медленно придвигаюсь, и он вздыхает.

— Павел Александрович?

— Да, Машенька.

— Вы сказали, что у вас есть дочь, — начинаю я, заранее понимая, как глупо это выглядит с его стороны. — А её мама?..

Он бросает на меня быстрый взгляд.

— Мы не живём вместе уже некоторое время. Собственно, поэтому Полинка и держит обиду.

— Это как-то странно, — вздыхаю и кладу руку на камни. Рядом с его.

— В жизни очень много странного, не находишь?

— Наверно, — я пожимаю плечами, от чего мои пальцы, дрогнув, соприкасаются с его пальцами.

Кожа к коже. Буквально каким-то миллиметром, но я чувствую это и уверена, что он тоже чувствует. Ни один из нас не убирает своей руки.

Мы так и сидим. Рядом, но порознь. Лишь только кончики наших пальцев на остывающей гальке отчаянно нуждаются в этом маленьком контакте. Или я нуждаюсь. Или он. Но это вряд ли.

Так мне кажется, пока я всеми силами пытаюсь не дрогнуть и не разорвать эту связь. И когда мои силы уже совсем на исходе, я чувствую лёгкое поглаживание.

Не выдержав, бросаю взгляд на наши руки, убеждаюсь, что мне не кажется, и тут же поднимаю взгляд на мужчину. Он смотрит на меня не мигая, даже, кажется, не дышит. С каким-то жадным упоением считывает каждую мою эмоцию. Тёмный горящий взгляд осматривает моё лицо и останавливается на губах.

Павел Александрович накрывает ладонью мою руку, тянется ко мне всем телом, и я подаюсь вперёд. Сердце трепещет в груди, по коже проносится целый табун мурашек. Он смотрит прямо мне в глаза, очевидно, пытается уловить мой испуг, панику, но… Ничего этого нет.

Я хочу, чтобы мой первый осмысленный поцелуй произошёл именно так. Идеально. Романтично. С опытным мужчиной, который точно знает, что делать.

И вот он уже в каком-то сантиметре-другом от моего лица.

Мне кажется, что я пыхчу как паровоз. Мне не хватает кислорода. Я вся горю.

По моим подсчётам это случится прямо сейчас. Я закрываю глаза и мысленно считаю: «три, два, один»… И в этот самый момент прекрасное мгновение на берегу моря и тихий всплеск волн разрывает звонок моего телефона!

— Ой, это, наверно, мой папа, — вырывается у меня, и Павел Александрович резко отстраняется, убирая свою руку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Думаю, тебе лучше ответить, — говорит он сухо и начинает одеваться.

В тяготящем молчании мы возвращаемся домой. Между нами больше нет ни лёгкости, ни спокойствия. Мужчина даже не смотрит в мою сторону, а я смущённо смотрю в окно всю дорогу.

Сначала мне хочется обсудить то, что произошло на пляже. Точнее то, что чуть было не произошло. Но где-то в глубине души я понимаю, что Павел Александрович предпочтёт просто замять эту тему.

Стоит нам только войти в дом, как он хмуро окидывает меня взглядом и говорит:

— Я уезжаю и надеюсь, что хотя бы один вечер ты сможешь обойтись без приключений.

— Не сомневайтесь, — с обидой выпаливаю ему, — я не планирую никуда идти.

— Чудненько.

— Просто великолепно!

Громко топая, скрываюсь в своей комнате, а когда снова выхожу, его уже и след простыл.

Я не сплю до глубокой ночи, но нет ни единого намёка, что мужчина планирует возвращаться. Возможно, он поехал к более подходящей женщине, раз та, что есть, то есть я, его не устраивает. Насупившись, я накрываюсь с головой одеялом и проваливаюсь в спасительный сон.

Утром моё настроение скатывается ещё ниже. Павел Александрович так и не приходил, и более того, он не появляется в течение всего дня. И только под вечер, когда я блуждаю по саду, срывая персики и складывая их в подол собственного — ну, Лизкиного — сарафана, он подкрадывается сзади.

— Чем занимаешься, Маша? — спрашивает, как ни в чём не бывало.

От неожиданности я, резко обернувшись в его сторону, отпускаю подол и персики рассыпаются по траве.

— Ой-ой-ой, Павел Александрович! Что же вы так пугаете? — сетую я и опускаюсь на корточки.

Он тоже присаживается. Монотонные движения отвлекают от разбежавшихся в разные стороны, совсем как маленькие таракашки, мыслей. Меня интересует всё! Где он пропадал, почему ведёт себя так, словно его вообще ничего не беспокоит, а, главное, почему у него такой цветущий вид!

И выводы напрашиваются сами собой, когда я замечаю на его щеке след от губной помады.

Всеми силами держу маску безразличия, хотя на сердце неспокойно. От этих переживаний у меня даже живот крутить начинает! Это же просто какое-то… недоразумение! Да что со мной не так?!

Я тянусь рукой к персику, лежащему чуть в отдалении, в тот же момент, когда к нему тянется Павел Александрович. Наши пальцы соприкасаются, и меня словно током прошибает. Мужчина отдёргивает свою слишком поспешно, при этом его взгляд, наполняющийся темнотой, слишком… пожирающий, что ли.

— Как ты, Маш? — тихо спрашивает он.

— Да уж, наверно, не так прекрасно провела эту ночь, в отличие от вас! — говорит мой глупый рот и растягивает губы в какую-то сумасшедшую улыбку.

Крепко удерживая подол, чтобы точно не уронить персики во второй раз, я поднимаюсь и ухожу в дом. Как же меня злит, просто до невозможности, что он так себя ведёт! Пропадал где-то всю ночь и весь день, а теперь!..

— Маш, — слышу из коридора, — не то, что бы это было твоим делом, но я заночевал в гостинице, чтобы с самого раннего утра отвезти свою мать в другую больницу на процедуры. В той, где она лежит, заболел физиотерапевт, а второй выходит на работу из отпуска только завтра.

Он не ждёт, что я отвечу, — будто мне есть, что сказать! — насвистывая себе под нос бодрый мотивчик, скрывается в ванной. А я… Слышу, как начинает шуметь вода из душа, слышу, как скрипят металлические кольца шторки по трубе, и не знаю, куда себя деть от смущения.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

К моменту, когда он появляется свежий после душа и в домашней одежде, я успеваю нарезать салат, обжарить куриные грудки и сварить рис. И даже ставлю в духовку персиковый пирог к чаю.

Но сама ужинать не сажусь. Просто не могу. Уверена, у меня кусок в горло не полезет в присутствии мужчины.

Он благодарит меня за ужин, берёт кусок пирога и кружку чая и скрывается в своей комнате. Я уверена, что делает он это по одной простой причине — чтобы не смущать меня.