Свидание (Преображение России - 17) - Сергей Сергеев-Ценский

- Но вам, лично вам, - обратился к Матийцеву Леня, - быть может, известно, что нежелание коксоваться свойственно огромному большинству наших углей и несвойственно ни американским, например, ни английским, ни германским, - это зависит и от возраста их и от качества, - от большого количества в них серы, золы и прочего. Отсюда вывод: наши угли, чтобы они хорошо коксовались, надо обогащать, а это - сложный процесс, очень удорожающий кокс. Подобрать же шихту, - смесь углей, - так, чтобы они не только коксовались, но и давали бы безупречный кокс, - это делалось и раньше, но ощупью, вслепую, без ясного представления, почему это так выходит...

- А вы, значит, что же?

- А я, - ответил Ливенцеву Леня, - подвел под практику вполне проверенную лабораторным опытом теорию, и теперь это делается уже не вслепую, и шихта из наших углей носит теперь повсеместно у нас - и в Донбассе, и в Кузбассе, и в Кемерове, и в Казахстане - мое имя и приобрела известность также и за границей.

- Очень хорошо! Очень хорошо! - восхитился Ливенцев. - И искренне вам говорю, я очень рад, что вижу вас сегодня, спасибо и вам, Еля, что меня пригласили сюда! Но вот "поведение" углей, что это, собственно, значит? Меня интересует, просто ли это словечко, брошенное вами в чисто переносном смысле, или...

- Нет, это - термин вполне научный, - перебил его Леня. - Каждый сорт угля пишет нам в нашем аппарате, при помощи иглы, что именно он собою представляет. При нагревании пробного угля в аппарате игла вычерчивает на особой пластинке кривую (Леня показал это пальцем в воздухе) того или иного рисунка, и мы видим, что это за уголь: жирный он или тощий, - и к какой марке углей он относится. Все шахты, какие есть в Советском Союзе, присылают к нам свой уголь на пробу, и для каждого коксового завода, где бы он ни был, наша лаборатория подбирала безошибочно шихту.

- Могу подтвердить вам это, - обратился к Ливенцеву Матийцев. - Я имел дело с Леонидом Михайловичем в бытность мою директором одного комбината. Каюсь, я ему не доверял тогда, думал: парень слишком молод для серьезных дел! Но он блестяще доказал мне, что я ошибался.

- Хорошо, - просвещение углей, - заговорил Худолей, обращаясь к Лене. Но раз вы уже просветили их, - пользуясь вашей терминологией, то ваша дальнейшая работа, работа в Академии наук, в чем же она заключается?

- Просвещение кокса, - быстро ответил Леня, не улыбнувшись.

- "Просве-щение кокса", - это уж и мне, горному инженеру, все-таки непонятно, - сказал Матийцев.

- И мне, тоже горняку, - поддержал его Худолей.

- Видите ли, кокс, - начал объяснять Леня, - он, как вам известно, имеет трещины. Это всеми признавалось за его неотъемлемое свойство, но мы вот с женой, - прикоснулся Леня широкой своей ладонью к плечу Тани, - а также и с другими сотрудниками поставили к решению вопрос: "А нельзя ли нам получить такой кокс, чтобы в нем совсем не было трещин, что весьма неудобно во многих смыслах?" Технический вопрос, конечно, очень существенный, и вот теперь... Мы почти вплотную подошли к его решению... Точнее говоря, мы уже решили этот вопрос, - кокс без малейших трещин лабораторным путем мы уже получаем, - да еще и какой плотности у нас выходит кокс! Пробовали бить по куску такого кокса пудовым молотом, и он - как миленький, - ни мур-мур!

И только теперь, когда сказал "ни мур-мур", лицо его расплылось в широкую улыбку, причем совершенно спрятались глаза.

- Вот так фокус! - воскликнул Ливенцев и даже есть перестал. - Но позвольте, позвольте, Леонид Михайлович! Кокс я представляю ведь... Он легкий, он действительно трещиноватый, - упадет кусок кокса с высокого места на камень, должен рассыпаться, кажется, ведь так? А то, что у вас получилось, это уже не кокс, а что-то другое, раз его обухом не расшибешь, не так ли?

- Нет, не так, - серьезно уже ответил Леня. - Кокс остался коксом. Только он нами спрессован под большим давлением, расплавлен, пропущен через трубы, и мощность его при процессе выплавки металла в несколько раз выше по сравнению со старым коксом. Но самое важное в нашей работе то, что для производства кокса не нужно будет таких громадных зданий, как теперь; это совершенно лишнее, раз кокс станет протекать по трубам, а технический термин "коксовый пирог" из обихода коксовиков исчезнет навеки. И никаких больше у инженеров опасений, что он "не пойдет", что коксовая печь забурится, выйдет из строя и тем самым сорвет план выплавки чугуна, никакой аварии вообще не будет и быть больше не может. Процесс образования кокса на вполне научных началах нами освоен и может быть выпущен из нашей лаборатории сначала, конечно, на пробный заводик, игрушечный, так сказать макетный, а затем... затем, после признания нашего новаторства технической комиссией, новые коксовые заводы могли бы уже строить в соответствии с этим игрушечным один за другим, в порядке постепенности, не вытесняя, конечно, старые заводы, а только заменяя их, когда они выйдут из строя.

Тут Леня как бы запнулся, но за него энергично докончил Матийцев:

- Строить новые рядом со старыми!

- Ка-ков? - поглядел на Худолея Ливенцев, кивнув перед тем на Леню. Вот он, настоящий советский ученый, не с отвлеченностями, не с абстракциями имеющий дело, как я грешный, а с тем, что нужно для жизни. Помнится, один писатель сказал, что в паре и электричестве гораздо больше любви к ближним, чем во всех книгах известнейших гуманистов... Можете добавить, Леонид Михайлыч, что и в коксе тоже. Ведь ваша идея, она как? Увеличит, я думаю, у нас выплавку металла?

- Несомненно. К тому мы и стремились. А иначе зачем же нам было бы и огород городить, - ответил Леня.

- Ну вот, - это ясно! А чем больше железа и стали, тем больше машин, а чем больше машин, тем легче людям, а чем легче станет жить людям, тем, значит, больше проявлено к ним любви! - Тут Ливенцев оглядел Леню и добавил для него неожиданно: - Вам никому не приходилось выбивать зубов?

- Крупных драк у меня, кажется, не было, - улыбаясь, ответил Леня.

- Но драки вообще бывали, и способностью выбить иному ближнему зубы вы, насколько я понимаю, не обижены от природы, - продолжал Ливенцев.

- Постоять за себя, конечно, могу, - все так же улыбаясь, сказал Леня.

- Вот! Вот именно! И тот, кому вы сокрушите зубы, конечно, будет говорить о вас всем и каждому, что вы - горилла, мясник, людоед, и прочие ласковые словечки... А между тем, между тем в вас сидит и вами движет огромнейшая любовь к людям! Та самая любовь к людям, какая и нами двигала, нами всеми, людьми старшего поколения, участниками навязанной нам гражданской войны!.. Приходилось нам отвечать жестокостью на жестокость. Раз пришлось прибегнуть во имя светлого будущего для темных забитых масс к вооруженному восстанию, то какой же мог быть тут разговор о белых ризах? Если против тебя идут с винтовкой в руках, то и у тебя должна быть та же винтовка, а если выставят на тебя пушку, то дурак будешь, если пушки не выставишь сам!.. И если вот теперь ополчатся против нас фашисты в Германии, в Италии, Японии, то разве мы должны глядеть на них глазами кротких людей: придите княжить и владеть нами; нет, мы должны дать им жестокий отпор, и вот тут-то ваш новый кокс и должен сослужить свою службу... Так? И в долгий ящик откладывать этого дела нельзя! И... вот что я вам хочу сказать, Леонид Михайлович: если вам кто-нибудь препятствовать будет в этом вашем деле, - я знаю, палки в колеса таким новаторам, как вы, у нас вставлять умеют, охотники до этого таятся везде, мы от них не очистились, нет, - бейте их, подлецов, непосредственно в зубы! И вас не будут судить за членовредительство, а дадут вам орден! Ведь бил же всяких там немцев шумахеров наш Ломоносов в Российской Академии наук, значит, без этого нельзя было ему, и никто не отдавал его под суд за это. А что мешали ему, - то да: мешали, и даже слишком мешали, - не зря же он пил так, что допился до водянки, от которой в моем возрасте и умер.

- Николай Иванович! Помните, что эта милая болезнь угрожает и вам, энергично сказала Елена Михайловна.

- Нет! - еще энергичнее отозвался на это Ливенцев. - Нет, не угрожает! И не хочу я знать ни о какой водянке! Дал я вам слово, Еля, и сдержу его. Я уже перемог себя. Мне когда-то сказал один пьяненький мужичок: "Н-ни зерна не пил, ей-богу, ваше благородие, ни зерна!" Так и я вам скажу, ни зерна пить не буду. Конец! Пьяниц чем лечите вы, врачи? Внушением? Вот это самое внушение я от Леонида Михайловича и получил сейчас. Этот угол зрения на жизнь был почему-то от меня далек, - он мне его показал. Но математика моя, математика!.. Я, должен вам признаться, от нее уже отстал. Не дает она мне теперь той поэзии, какую давала прежде, раньше, до мировой войны... Я профессорствую и только. Повторяю продвижение, но... не иду вперед. Не могу я заставить свою мысль углубиться в абстракции после всего, что испытал и видел, с лета четырнадцатого года начиная. И в сущности, посудите сами, какая там к черту абстракция, когда хлынул кровавый потоп? Леонид Михайлович, - перебил он себя вдруг, - вы пустите меня в свою лабораторию?