пронежность. гвоздем в либидо - чушъ

Потом Жанна шла к своему Лёнечке и радовалась утру, жизни, птичкам, прохожим и прочим ерунде…

Ленечка очень удивился, увидев на пороге Жанну. Жанна виновато улыбалась, доставая из рюкзака курицу и вино:

– Не поверишь, Ленечка, чуть не умерла сегодня ночью, – Жанна одела тапки и прошла в комнату, – и так есть хочется. Я у тебя на диванчике полежу, а ты, приготовь своего фирменного цыпленка.

Ленечка скрылся на кухне, а Жанна завалилась на диванчик, который откровенно диссонировал с царящей вокруг утонченностью. Потому что диванчик был советский пружинный, а комната была забита всякими антикварными штучками. Вообще-то Ленечка Дефур не был реставратором, а был художником на телевидении, но когда наступила эра компьютерной графики, Ленечка не захотел переучиваться, а отпустил бороду и целиком посвятил себя хобби. Отреставрировать, починить, направить Ленечка мог все, но больше всего он любил выискивать всякие малопонятные даже искусствоведам предметы старины, которые в его золотых руках вдруг становились чем-то уникальным и сногсшибательно дорогим. И Ленечка зарабатывал огромные деньги, но тратил их на покупку антикварного лома, сам жил в коммуналке, плохо питался и не имел друзей кроме Жанны. И сейчас она с упоением слушает размеренный ход старинных часов, лежа на диванчике, на котором они с Ленечкой играли во взрослые игры, и думает, что надо было выйти замуж за Ленечку, но он не позвал, а Жанна не предложила и теперь между ними пропасть по имени дружба.

Потом Жанна задремала и ей привиделся Валерка. Он нехорошо смотрел на Жанну, и ей было стыдно. Еще Жанна как-то бессловесно спросила Валерку о незнакомке, которая должна все исправить, но Валерка снисходительно улыбнулся, давая понять, что это не ее ума дело. Потом вошел Ленечка с восхитительным цыпленком и Жанна переключила внимание с потустороннего на сиюминутное.

– Ленечка, ты самый лучший, – сказала она, усаживаясь за стол, – мне сегодня ножку, но только без жопки.

Ленечка удивленно посмотрел на Жанну и какими-то мельхиоровыми щипцами отстегнул от цыпленка желаемое, а себе положил на тарелку крылышко, разлил вино по граненым бокалам, коих в мире осталось не больше десятка и ждет любимую заздравную: «давайте пить и веселиться…», но сегодня у Жанны не было сил, и они лишь звонко чокнулись…

– Ленечка, если тебе надо куда, – с набитым ртом промычала Жанна, – иди, не стесняйся… Я такая голодная, такая опустошенная… Педераст мой любимый всю душу вымотал… Да еще дело у меня к тебе, Ленечка. Холст мне нужен правильно загрунтованный. Ленечка, только правильно, как вас в репинке учили. Я ведь портретами всерьез занялась… И портрет мне один ну никак не удается: осыпается, хоть что ты делай.

Ленечка вкушал букет настоящего красного сухого, всем своим величавым видом напоминая Николая-угодника:

– Осыпается? – переспрашивает и морщинится своим богоугодным видом, – ты уверена?

Жанна виновато кивает.

– И кто он? – наконец спрашивает Ленечка как бы из вежливости, но дрогнувшим голоском.

– Кого я пишу? – Жанна отвела взгляд, – так, мальчишка один.

– Мальчишка? – негодует Ленечка.

– Ну, не мальчишка, – кисло согласилась Жанна, – молодой человек, юноша, хорошо, мужчина. И что, ты тоже будешь меня ревновать? Я, что, не могу увлечься? – И Жанна начала доказывать, что она еще женщина, что должна влюбляться, что не при домострое живем, что…

– Может познакомишь нас? – перебил Ленечка и сверкнул глазками.

Жанна не верит своим ушам: Ленечка, мизантроп и затворник, желает встретится с каким-то посторонним человеком, единственным достоинством которого является неудавшийся портрет. И Жанна ошарашено кивнула. Ленечка тотчас повеселел и стал рассказывать, живописуя в лицах, как он удачно провернул очередную антикварную сделку, заполучив вожделенный раритет в обмен на какую-то безделицу семнадцатого века. Жанна, чувствуя приятную тяжесть в животе, вдохновенно поддерживала разговор, понимая, что Ленечка попросту заговаривает зубы и улучив момент, не меняя игривого выражения лица, спросила:

– Зачем тебе это надо?

Ленечка тотчас забил рот куриной жопкой, весьма неаристократично оторванной голыми руками от цыплячьей тушки, потом ему захотелось ризотто, потом это многострадальное крылышко… Жанна улыбалась и смаковала момент – таким сконфуженным Ленечку она никогда не видела. Наконец Ленечка признался, закусывая губу, что одна старушка, божий одуванчик, принесла ему старинную книгу на реставрацию, а сама пропала. Ленечка потом только узнал, что старушка умерла, и книга эта до сих пор хранится у него. И Ленечка немного полистал ее и кое-что понял, но что бы окончательно разобраться ему нужно встретится с человеком, о котором средневековые авторы, ссылаясь на античных, пишут в этой книге. Жанна высказала сомнение, что Майкл есть тот самый человек, но проявила интерес к самой книге, и Ленечка торжественно открыл свой шкафчик, настоящий Джакоб, и трепетно вынул странного вида книжицу, более похожую на узорчатую шкатулочку с вычурными накладками.

– Я тоже подумал, что это скорее киот для иконы, только не мог понять для какой-именно, – Ленечка протягивает артефакт Жанне, а та все еще сомневается и прячет руки за спиной, – размерчик уж больно загадочный, ни в одну традицию не вписывается. Да еще замочек… Просто расчудесный замочек. Я таких тоже никогда не видел. А еще роспись…

Жанна наконец решилась и почувствовала в своих руках, как это принято говорить, всю тяжесть мира. Однако в следующее мгновение она довольно небрежно сунула книжицу в футляр, сделанный Ленечкой из влагостойкой фанеры специально для таких случаев, а футляр спрятала в рюкзачок.

– Очень странная роспись, – продолжает Ленечка, – поначалу я тоже подумал, что это средневековая стилизация под византийский орнамент, но геометрия не та, не персидская. Такое ощущение, что не обошлось без шумеро-акадской символики, впрочем, присмотрись, и египетская иероглифика попадается…

Жанна кивала, но думала не о сложнейшей механике этого обычного с виду замочка, который посредством не менее прекрасной композиции золотых струн связывал страницы этой книги в структуру, наподобие современных композитных материалов, которые как известно прочнее алмаза.

– А самое интересное, как я открыл этот замочек, – Ленечка широко улыбается, оголяя ржавые как у старой пилы зубья, – все перепробовал: отмычки, сверла, горелкой пытался расплавить личинку, рентгеном просвечивал, чтобы ключ изготовить, все бестолку. И тогда я сдался… и замочек открылся. Сам! Правда, до этого я по матушке прошелся… очень, очень сильно.

Жанна кивнула и спросила напрямик:

– Лёнчик, а все же, почему портрет осыпается? Все дело во мне, или Майкл какой-то не такой?

Ленечка так посмотрел на Жанну, что изошелся слюнями, поперхнулся и долго-долго откашливался. Затем с обиженным видом слазил на свои антресоли и вытянул из груды картин холст на подрамнике, превосходно натянутый, проклеенный и загрунтованный, сует Жанне, а сам отворачивается. Жанна благоговейно приняла Ленечкин подарок и говорит, что теперь он точно не осыпется, а как его написать Жанна знает, потому что сама того не ведая написала дочку Понтилы, да так правдиво, что сама под впечатлением.

– Ну, Понтила, Валерка Шведов, помнишь? Женился на Наташке Черепахе, а она его ножом пырнула. Умер лет двадцать назад, детей Наташке не оставив, по крайней мере так мы думали. Оказывается, оставил Валерка потомство, причем своеобразное. Я когда писать ее начала только поняла, что Валеркина кровь, – Жанна помолчала и горестно добавила, – мудисткая.

– А, мудисты, – улыбнулся Ленчик, – как же помню. И главмуд у них был, огромный такой.

– Ага, он, Валерка. Чего они с мудотрубой не вытворяли только, пока госбезопасность не вмешалась.

– И про них в этой книжечке написано.

Жанна снисходительно посмотрела на Ленечку, а тот невозмутимо продолжал:

– Там описывается один тевтонский орден утомленных, который является приемником еще более древнего ордена уставших, который… И так до самой Месопотамии. Так вот, мудисты не от муд произошли и не от мудрости, а от усталости. «Мюден» со старонемецкого – усталый, утомленный.

Жанна недоверчиво покусывает куриную ножку.

– А чего хотели эти уставшие?

Ленчик пожал плечами и презрительно улыбнулся.

– А чего все мужики хотят? Бабу, естественно. Самую лучшую.

– Ленечка, – взмолилась Жанна, начиная что-то подозревать, – ты скажи, как в книжечке написано.

Ленечка грустно посмотрел на Жанну, отхлебнул винца и потыкался вилкой в тарелке.

– Дословно не скажу, но это связано с рождением Бога, точнее с той, которая должна Его родить.

Жанна вспомнила знаменитые приколы мудистов, когда они отлавливали незнакомую девушку, мудотруба залезал к ней под юбку и играл на своем инструменте. Конечно, подавалось это как озорство и сексуальная революция, но по сути это была проверка женской сексуальности на соответствие некой частоте.