Спаси меня - Кристофер Харт

Клайв не сводит с меня гневного взгляда.

— Ты подлец. Двуличный интриган.

— Таковы, мой друг, невзгоды и превратности любви. Я лишь помогаю тебе к ним акклиматизироваться. — И добавляю сурово: — Ведь если ты собираешься ухлестнуть за такой первоклассной цыпочкой, бессонные ночи тебе гарантированы.

— Первоклассной цыпочкой! — вторит взбешенный Клайв. — Да она, да я за нее…

— Спустись на землю, за ней, наверное, половина делийских миллионеров бегает.

Несчастный укоризненно смотрит на меня.

— Ты ничего не понял, да? — И выходит из комнаты.

Я вздыхаю, прокручиваюсь в кресле и долго гляжу в окно.

— Наверное, ты прав, мой друг, — бормочу я. — Наверное, прав.

Вот так я впервые узнал о безнадежной любви Клайва к Амрите. С тех пор, судя по всему, они встречаются.

Глава 7

А меж тем я делаю неплохую карьеру. Мне звонят, засыпают заказами, я буквально нарасхват.

Одним стылым ноябрьским вечером меня направляют на некий адрес в Вест-Энде.

«Надень фрак», — говорит Кэролин.

Ох не люблю я это дело.

Точно в полусне я моюсь, бреюсь, расчесываю волосы, освежаю дезодорантом подмышки, сыплю немного талька под плавки. Да, кстати, что с ними? Похоже, им пора в стирку. Выбираю шикарные трусы-боксеры, разрисованные аллигаторами, потом меняю их на темно-синие, надеваю свою единственную и неповторимую выходную рубашку с привлекательно желтеющим воротником, а поверх — позеленевший от времени фрак отца, который свисает с моего тощего тела складками, как шкура на носороге.

— Какой красавчик! Мечта молоденькой кокетки! — восклицает Кэт, поднимаясь мне навстречу.

Я натянуто улыбаюсь, а на языке так и крутится ответ: «Скорее мечта старенькой кокетки».

В назначенное место я прибываю ровно в 19.26. Надраенная парадная дверь открывается, и крохотная филиппинка-горничная буквально тычками заворачивает меня направо, в поражающий воображение зал, обставленный под библиотеку. Я гляжусь в зеркало: вроде ничего — разве только едва заметный ужас в глазах.

— Добрый вечер, — раздается чей-то голос.

Я оборачиваюсь.

На вид шестьдесят — шестьдесят пять. Толстый слой пудры. Тучная. Пышногрудая. Тяжелый подбородок. Черное пальто, белая сумочка. Сталь в глазах.

— Вечер добрый, — улыбаюсь в ответ.

— Тоби, не так ли?

Клиентка надвигается на меня с неожиданной для ее комплекции прытью и подставляет напудренную щеку.

— Можешь называть меня Памелла, — снисходит она.

— Приятно познакомиться, Памелла, — отвечаю я, целуя ее в щечку.

— Ну что ж, замечательно. — Моя немолодая дама придирчивым взором изучает себя в зеркале, поворачивает голову под несколькими углами, не сводя с отражения бдительного взгляда, плотно сжимает губы, взбивает рукой прическу, приглаживает ладонью пальто — проверка окончена: она удовлетворена. Одаривает меня победной улыбкой, расстегивает сумочку. Просмотрев ее содержимое, вытаскивает чек и протягивает его мне. Закрывает ридикюль.

На чеке указана сумма в триста фунтов.

— На дорогу и прочее, — говорит она. — Не пора ли?

В холле я натыкаюсь на юнца с хилыми ляжками, разряженного в молескиновые джинсы и шелка. У него красивые пышные волосы и испуганная улыбка. Памелла прижимается ко мне и шаловливо подхватывает под локоток.

— Мой муж, сэр Дерек, прощает женушке мелкие шалости, — мурлычет она. — Я отвечаю тем же. — Старая кокетка устремляет на меня стальной взгляд, в котором сквозит некий намек на юмор. — У него свои Руперты, у меня, — она с силой стискивает мой локоть, — свои Тоби. Когда доживешь до наших лет, научишься воспринимать жизнь проще.

С этими словами она ведет меня к ждущему у дверей такси. По пути я решаюсь промямлить Руперту что-нибудь вроде «приятно познакомиться», как вдруг замечаю в коридоре зловещую тяжеловесную фигуру сэра Дерека, который надвигается на Руперта со спины, — и слова приветствия застревают в горле.

Памеллу не назовешь ценительницей высокого искусства. Истории знакомы примеры, когда жены крупных промышленников прививали себе вкус к культуре, но наша Пэм к ним не относится. Из всего многообразия театральных постановок она выбирает постельный фарс в лучших традициях Вест-Энда под названием «Твоя жена в моих брюках!». Честно говоря, пьесу я смотрю кое-как: мы сидим в частной ложе, и я чувствую себя угодившим в мышеловку — Памелла мертвой хваткой вцепилась в мою коленку и не желает ее выпускать. В любом случае сюжет постановки крайне запутан. Актеры уходят со сцены и появляются вновь с невероятной быстротой, то и дело повторяя фразы, от которых зритель, по расчету автора, должен покатываться со смеху. «Но ведь это мои брюки!» — эту реплику я вспоминаю с особым отвращением. Когда ее произносят в пятый или шестой раз, зрители в партере буквально держатся за подлокотники, чтобы не попадать с кресел в припадке необузданного веселья. Причем радость сильнее охватывает тех, кто заплатил за свои места больше. (Исключая, конечно, публику в корпоративном секторе — те подремывают, беспокойно вздрагивая во сне, и чуткий сон их нарушают лишь бульканье в кишках да периодически пробуждающийся интерес к текущему индексу промышленных акций.)

Во втором действии ситуация накаляется — виной тому послужил бокальчик шардоне, выпитый в антракте. Публика настолько захвачена происходящим на сцене действом, что Памелла без всякого стеснения переходит к более откровенным действиям. Ее рука отпускает мое колено и решительно направляется вверх по ноге с упорством полярного исследователя. Пэм не пасует перед трудностями. (Ранульф Файнц [17] гордился бы такой последовательницей.) Ее не так-то легко сбить с пути: я ерзаю, трясу ногой — все безрезультатно. Наконец, к своему несчастью, я больно зажимаю ее руку между своих костлявых бедер, отчего рвение Пэм воспламеняется с новой силой. Рука движется все дальше, она все ближе к цели, а ее владелица томно улыбается моему правому уху. И вот — вожделенный Северный полюс, и я в ужасе понимаю, что теперь она непременно захочет разбить здесь лагерь.

Я мог бы вскочить и убежать, ведь в мои обязанности не входит разыгрывание в театре интимных сцен. Но что поделаешь — оплачено.

Шершавый грубый язык Пэм касается моей мочки. От нее исходит жар разгоряченного жадного дыхания, и меня охватывает девственная дрожь. Памелла сжимает все сильнее, рассвирепев от желания.

Я поворачиваюсь и смотрю ей в лицо: стальной взгляд, накладные ресницы, обвисшие складки на щеках, грубая акулья кожа, глубокие морщины в толстом слое пудры. Пожалуй, ей все семьдесят. Закрываю глаза. (Единственное, что мне теперь остается, — цинично отдаться.)

— Будь со мной ласкова, — шепчу я.

Все закончилось. Мы лежим на убранной шелком постели в ее безразмерной, залитой ярким светом спальне размером с танцплощадку, и ей хочется поворковать.

— Знаешь, что мне в тебе нравится, Тоби, — говорит Памелла, гладя меня по голове, — ты не красавчик.

На второе свидание иду как в бой — решительно и без колебаний. Первая кровь пролита, и теперь я смело взгляну врагу в лицо.

Правда, эта встреча, должен признаться, принесла мне настоящее облегчение, и я чувствую себя настоящим героем. Я самоутвердился в собственных глазах и, если не считать нескольких припадков жесточайшей дрожи, выдержал испытание молодцом. Моя клиентка, вполне обольстительная женщина за сорок с пепельного цвета волосами и кислым выражением лица, — безупречная, пунктуальная австрийка, жена какого-то дипломата, к счастью для меня, не отличающаяся особым дружелюбием.

Когда все закончилось, она встает. Надевает платье и молча поворачивается ко мне спиной — немое требование: молния.

— Я, — начинает австрийка, опустив вперед голову, чтобы мне было удобнее застегивать крючок, — как вы это говорит, нье выбьирать глазами. — Поворачивается ко мне лицом и, глядя в упор своими темно-серыми глазами, продолжает: — Мне с фами комфорт — фы не слишком красифый, Тоби.

Неделю спустя она снова меня вызывает, и так мы с Маргаритой становимся постоянной парой.

Когда моя третья клиентка заводит ту же песню: «У тебя есть одно неоспоримое достоинство, Тоби…», я ее вынужден перебить: «Да-да, я не слишком хорош собой».

— Верно, сладенький, — Берет меня за руку и смеется. — Нам, женщинам в годах, легче быть с теми, у кого много недостатков. Тогда не кажешься себе такой уж ущербной.

— Я очень рад за вас.

На следующий день я шагаю по Тоттнем-Корт-роуд, прохожу мимо лотка с одеждой, и вдруг взгляд мой приковывает яркая надпись на футболке: «Все мы проститутки».

— Вам, мой друг, уступлю за пять фунтов, — говорит морщинистый продавец, притопывая ногами от холода.

Не могу устоять перед таким соблазном. По правде говоря, я покупаю две.