Приводя дела в порядок (сборник) - Геннадий Башкуев

Я работаю с задором. Налегаю на шпатель от плеча. Брат попытался за мной угнаться, быстро устал и охладел к процессу. Но дед и из этого извлекает пользу. Он ставит меня на стремянку-дробыну и отмеряет фронт работ – добрые две трети стены сверху. Брату остается нижняя треть. Я горжусь оказанным доверием, ударничаю, былинными жестами отираю лоб и стремлюсь обогнать младшего. Младший отпускает меня на четыре шага (чтобы известь в глаза не летела) и боле не отстает, хотя активнее болтает, чем работает. Даже не вспотел.

Тут, пожалуй, стоит пояснить – хату мы обдираем снаружи. Сложенные из самана стены защищала от сырости глиняная штукатурка. За зиму на ней появлялись трещинки. После весенних и летних ливней трещинки становились щелями, через которые саман «тянул сырость». Чтобы хата не рухнула за четыре-пять сезонов, каждое лето ее обдирали «до живого». «Расшурошенные» трещины по-новому заделывали глиной. Мазали (перештукатуривали) стены везде, где обнажился саман. И – белили известью.

Нижняя треть стены всегда сохранялась хуже, чем верх, частично защищенный от дождей выступающей крышей. Обдирая верх, приходится прилагать силы. Обдирая низ, наоборот – сдерживаться, чтобы в трудовом порыве не прокопаться сквозь саман. Мудрый дед поставил брата вниз не для того, чтобы младшему легче работалось. Для хозяина важнее сберечь стены от моего разрушительного энтузиазма, а заодно – синхронизировать наши усилия.

– Деда, а если мы хату перетрем – взрослые на утряну пойдут?

– Ну я не знаю… – дед глубокомысленно сдержан. – Они же едут ремонт делать. Если увидят, что ремонт закончен, – могут и пойти.

– Деда, а ты скажи им, что пообещал…

– Что – «пообещал»?

– Ну нам пообещал, что они с нами на утряну пойдут. А обещание надо выполнять.

– Я же вам ничего не обещал.

– Но они-то не знают? Скажи им, что обещал…

Дед посмеивается и сдается: «Попрошу Прытыку на зорьку вас свозить». Мы ликуем – деду взрослые не откажут!

С рыбалкой в том году как-то не ладилось. Одних нас на речку дед не пускал (это право мы завоюем только года через два) и сам не водил. То ли не любил сидеть с удочкой, то ли считал, что для завуча (пусть и бывшего) это зазорно. Но я ни разу не видел, чтобы он закинул поплавок в реку.

Мои родители любили удить на утренней зорьке, превращая рыбалку в ритуал. С вечера – проверка снастей. Подъем в полпятого. При едва сереющем небосводе переправа вброд (и совсем чуть-чуть вплавь) через сонный Бейсуг. Нам нужно добраться на дальний (третий) канал-рукав впадающей в лиман речки. Там не просто клев лучше – там сазан берет! Но сазан – это фанаберии отца, а мы и любому карасику рады.

Вот только этим летом мои папа и мама почему-то ни в один из трех приездов на утряну не пошли. А на братова отца дядь Славу (он же Прытыка, он же Пэрс) надежды мало. Он по жизни – рыбак. Главный рыбовод колхоза. Он с ранней весны до поздней осени встает в четыре утра и едет на пруды. Он привозит деду прудовых карпов размером в руку, похожих на бревна толстолобов и отливающих ртутью тяжелых амуров. Их разделывают в саду на некрашеных дощатых козлах под пристальными взглядами всех окрестных котов.

Прытыка уху варит ведрами, а рыбу солит ваннами. И вовсе не горит желанием в свой редкий выходной вставать до зари ради счастья наудить сотню красноперок.

Но если его попросит дед!

Я наваливаюсь на работу и упираюсь в крыльцо. Едва убираю в сторону дробыну, брат обваливает последние полведра штукатурки.

– Деда, все!

Дед вдумчиво обходит хату, подковыривая шпателем места, вызывающие у него сомнения. Он доволен. Будем ли мы работать дальше? Конечно, будем!

Получив по мочальной кисти, успеваем устроить мушкетерский поединок за те секунды, пока дед показывает, как правильно замывать трещины. Переведя взгляд со стены на внуков, размазывающих кистями по пузам известковую пыль и грязную воду, дед ищет слова для окрика.

Не находит.

Машет рукой и начинает замывать трещины самостоятельно.

Мы мигом успокаиваемся и приступаем к работе.

– Ты мне на голову льешь! – негодует брат, поправляя «буденовку», сложенную из разворота газеты «Известия».

– А че ты стал под рукой!

– А где мне стоять? Сам встань сюда, а я наверх!

– И встану!

– И встань.

– И-встану-и-быстрей-тебя-замою!.. – Я ж герой-ударник. – Че ты брызгаешь!

– Я не брызгаю, я замываю!

– Я видел, ты вот так махал!

– Ты че делаешь? Мне теперь купаться!

– Ты че делаешь, это ж чистая майка!

– А че ты сам начал!

– Сейчас пойдете мыться, а ремонт закончат взрослые, – оглашает шагнувший из-за угла хаты дед.

– Не-ет! Мы больше не будем! Де-еда!..

Дальше работаем без свар. Только полушепотом пытаемся выяснить, кто же первый начал. Выясняем, выясняем и… упираемся в веранду.

– Деда-а! Замыли!

– Ну теперь гуляйте…

– А мазать?

– Я сам.

– Мы умеем!

– Идите-идите… Еще глину бабушка из вас не выколупывала…

– Уже выколупывала, когда мы крепость строи…

Брат якобы незаметно пихает меня локтем:

– Мы аккуратно!

– Ваня, да пусть уж помогают. Все равно купать… – Бабушка Надя похожа на одуванчик – тонкая, маленькая и с шапкой белых кудрей.

Дед ставит нас на участки попроще. Показывает, как правильно работать шпателем. Напоследок запрещает кидаться глиной:

– Я ее в обрез завел. Если не хватит – ремонт не закончим, рыбалки не будет.

Сраженные таким коварством, мы оставляем шкоду, и через какой-то час дед гонит нас мыться.

– А белить?

– Белить завтра. Глине подсохнуть нужно. Да и смеркается уже…

В летнем душе под деревянной решеткой-паелой живет жаба. Мы знаем, что от жаб можно заразиться бородавками, а убивать их нельзя – молния ударит. Один мальчик вот так жабу раздавил, и его молнией сожгло прямо вместе с душем. То ли брат мне это наврал, то ли я брату – уже не важно. Важно, что мы не любим ходить в душ, но сегодня несемся туда без приглашения.

Потому что проголодались, а грязных бабушка в дом не пустит.

Потому что от глины тело чешется, а известка еще и старые ссадины разъедает.

Потому что, если не выкупаться – бабушка сама перемоет нас в тазах на кухне. И тогда не миновать мыла, которое щиплет глаза, как ни жмурься.

Жаба не показывается. Мыться скучно. Приходится веселить себя самостоятельно. Можно взбить на руках мыльную пену и с воплем «Гоним гниду!» вытереть их о волосы брата. Вода в станице такая мягкая, что выполаскивать мыло из шевелюры придется минут пять. Можно провести мыльной мочалкой по спине брата, прокричав ритуальное: «Кто грязнее паровоза?» Можно зачерпнуть ковш из стоящей рядом с душем бочки для полива и окатить напарника холодным. Можно толкаться мокрыми задами, спихивая друг друга со скользких брусьев паел. Можно пуляться мылом, а потом выуживать его из-под досок настила. Можно еще много чего придумать, но тут кончается вода в пятиведерном баке на крыше душа. Не успев развалить строение, мы стираем с боков остатки мыла и спешим к ужину.

Зря торопились.

* * *

Поправив очки, бабушка подгоняет нас под лампу. Заглядывает в волосы. Трет пальчиком наши шеи… локти… Палец у бабушки твердый, как карандаш. После него на коже остаются светлые полосы.

– Это что?

– Ну ба-а… Это загар…

– Цыганский загар. Без мыла мылись?

– С мылом. Это въелось, когда работали.

– Ага, мастера – один серэ, другый растера… Придется перемывать.

– Ба-а, давай завтра! Все равно мы же еще белить будем!

– Знаю… И задницу можно не вытирать – все равно опять до ветру идти?..

…Наши грязные выползки – майки да шорты – глядятся в углу сброшенной кожей гадюки. Страшной и неживой.

Подав через шланг от водогрейной колонки горячую воду, бабушка перемывает нас так же расторопно, как моет посуду. Р-раз! – и мы уже блестим. И опять видно, что волосы у нас разного цвета. Теперь можно и за стол.

Ужин камерный – «соус» из куриных «запчастей» с картошкой. Хлеб и молоко.

Все, что гуще супа, но естся ложками, в станице называлось соусом или рагу. Рагу готовили исключительно из овощей (хотя могли заправлять смальцем и даже шкварками). Соус подразумевал наличие мяса, птицы или хотя бы потрохов. Можете представить мое изумление, когда, спустя много лет, я узнал, что соус – это кетчуп или майонез? Не-ет, не можете… Чтоб вам было понятней, растолкую: я до сих пор отказываю кетчупу и майонезу в праве именоваться соусом!

А бабушкин соус с потрошками готовился так.

Куриный желудок-«пупок», печенка, сердечко, голова да две лапы от избушки Бабы-яги слегка (для запаха) обжариваются в сливочном масле в чугунке. Потом доливается вода, кидается небольшая луковица да листок лаврушки и томится минут двадцать – полчаса, чтоб пупок помягчел. Совсем уж мягким он, конечно, не станет, но хотя бы утратит «резиновость». После добавляем крупно нарезанную картошку (размером в половину куриного яйца). Если надо, доливаем водой, чтоб с картошкой сровнялась, но не накрыла. Доводим до кипения, убавляем огонь, выправляем по соли и под крышкой тушим до готовности картошки. Сами в это время делаем зажарку из одной морковки и одной луковицы. На сливочном. Морковку жарим первой – до пожелтения масла. Потом добавляем лук и доводим до золота. В чугунок зажарку отправляем в самом конце. После (и сразу) только укроп с петрушкой. Снять с огня и дать постоять минут тридцать, чтоб дети не обжигались.