Над океаном - Владимир Смирнов

На таком-то удалении от источника струи? Не может быть! Мало того, что далеко, но ведь и значительно ниже. Хотя почему бы и нет, если спутная струя пошла вместе с турбулентными потоками атмосферы?

Николай поежился, словно за шиворот ему попал колючий волос. Ныло противно в спине, сдавило желудок. Реутов подчеркнуто уверенно доложил, вызвав ведущего:

— Попадание в вашу спутную струю.

Затем он вызвал землю:

— «Барьер»! Попал в спутную струю ведущего. Имел крен... имел крен примерно сорок градусов. Управление, видимые части обшивки, оборудование — нормально. На борту порядок. Занимаю место в строю парой. Прошу разрешения продолжать работу.

В наушниках потрескивала тишина. Летел впереди ведущий.

— «Барьер»! Как поняли?

— Да понял «Барьер», все понял, — ответили наушники и через паузу добавили задумчиво: — Продолжайте работу.

— Понял, — облегченно сказал Реутов так, будто это разрешение было залогом дальнейшего спокойствия. Он сбавил газ до среднего, выровнял машину и, занимая место в строю, спросил в СПУ:

— А кто тогда орал?

Наушники помолчали и осторожно ответили:

— Кажется, я.

— Кто — «я»? КОУ — ты, что ль?

— Угу...

— А чего орал-то?

— Не помню, — виновато сказал голос и неуверенно хихикнул.

Николай радостно засмеялся, а из кормы стрелок обиженно сказал:

— Сейчас легко ржать — а ты попробуй тут посиди. Ни черта не понять, вроде падаем, а мотает-то больше всех!

— Да еще задом наперед! — радостно добавил оператор.

— Ладно, — оборвал смех Реутов. — Больше не буду.

— Да уж, — откликнулся штурман, — больше не надо.

Заработало радио — вызывал ведущий:

— Ближе, подойти ближе. Приготовиться к повороту лево тридцать с переходом в эшелон шесть. Готов?

— Понял, готов.

— Тогда поехали.

Машина комэска изящно накренилась и заскользила в плавном развороте; ослепительно полыхнуло и рассыпалось брызгами солнце на блистере стрелка-радиста; Реутов, на миг покосившись на Николая, ввел корабль в разворот с набором высоты — и тут-то оно все и случилось.

Корабль тряхануло, он провалился, тут же будто ударился всем телом о прочный воздух, хрустнув сочленениями так, что желудок Николая словно ударился о горло, — и вдруг ринулся вверх! Стремительно, неудержимо он рванулся, задирая нос; горизонт метнулся, как в страхе, вниз, машина затряслась, — о боже, опять?!

— Де-ер-р-ржи!! — заорал Реутов, заваливаясь на спину; перекосив рот, он давил, давил вперед штурвал, руки его тряслись на прыгающих рукоятках, — а огромный самолет, воя и сотрясаясь, лез вверх, все круче и круче, и Николай, слыша, как хрустят зубы в бешеной тряске, как рот наполняется соленым, липким, протяжно и тонко закричал, как кричит по-звериному человек в жутком ночном кошмаре, инстинктивно рванул предохранительную скобу катапульты, и плечи его мгновенно туго охватили ремни, ноги прижало к креслу, голову захватил и зажал защитный козырек, а ладонь уже судорожно ухватила рычаг выстрела — все это проскочило в доли секунды, вне сознания, — и... и он исчез. Выстрела не последовало — он провалился в черноту; а когда Николай вынырнул из тьмы обморока, самолет мягко скользил по наклонной вниз, тряски не было, в ушах тонко звенело, по онемевшему подбородку что-то щекотно ползло, кололо в опухших губах, и наушники громко и четко отчеканили приговор:

— Под-лец!

И он увидел ледяные глаза Реутова, ощутил размазанную, уже засохшую кровь на своем подбородке от прокушенной губы — и понял, что все кончилось. Кончился этот ужас — и кончился летчик Савченко. Он, трус и дурак, лишь по чистой случайности не помешал ничему, не угробил в панике живых людей и спасительный самолет и не угробился сам...

И мир рухнул в его глазах...

 

— ...Смотришь? — прикрикнул Кучеров. — Не жмись к нему, не жмись! Ты что?

Николай, опомнившись, мягко чуть отдал вперед штурвал. Заработала связь:

— Девять девяносто шестой, Девять полсотни третий, я «Барьер». Следуйте в район дозаправки, рандеву с танкерами в точке с координатами... расчетное время встречи — двадцать один сорок пять. Дайте погоду.

Николай покосился за борт вниз — там тянулась застывшими волнами сплошная, бесконечная облачность; текучий пульсирующий свет, горящее бело-оранжевое солнце плыло в волнах горизонта, просвечивая облака пушистым переливающимся сиянием; свет струился сквозь бело-голубой пух и слоился, качался розовыми, золотистыми, голубыми нитями. Справа, далеко-далеко, лежала неподвижно темно-синяя, бледнеющая кверху полоска — то была далекая ночь. А над ними и впереди повсюду сияла невозможная, звенящая торжественно-беззвучным оркестром голубизна. И в ней, высоко впереди, висел поблескивающий, изящно очерченный силуэт ведущего. Изредка из-под его крыльев, бесшумно вспыхивая белым, отлетали назад клубочки будто дыма, пушистые комочки — то были зачатки инверсии; но состояние атмосферы мешало образованию плотного ее следа, и потому реактивный самолет давал лишь такие вот кратчайшие сполохи-облачка. Николай знал, что и за ними вспыхивают и гаснут такие же облачка-комочки.

— «Барьер»! — раздался хрипловатый бас Ионычева в наушниках. — Даю погоду. Верхняя кромка облачности — до пяти тысяч, облачность — десять баллов, видимость на высо...

Кучеров, слушая монотонный голос, переводящий в баллы и метры непостижимую красоту вокруг, пытался сообразить, откуда это странное ощущение, чем оно знакомо. Новогоднее ощущение стремительной неповторимости жизни, понимание и чувство начала пути — но пути ясного, с крепким ветром и чистым небом, чувство приобретения, когда мелькает грусть оттого, что уже добился и, значит, все. Всей сущностью, всем естеством рвался, надеялся, верил, и вот оно пришло, наконец пришло. И что же? Стремиться некуда?

Завтра он встретит ее. Столько лет, столько надежд и разочарований, столько веры и безнадежности. Но завтра он наконец встретит ее. Навсегда. Но если исполняется мечта — что же дальше?

Странный, грустный праздник...

Он покосился на приборы — «правак» вел машину отлично: указатели крена, разворотов, «птичка» авиагоризонта, вечно хулиганистый «пионер», высотомеры — все застыло, не шевелясь. Правда, в этой высоте выдерживать такой режим в общем-то и несложно, но все равно — молодец. В основном парень уже готов для переучивания на левую «чашку». «Несколько радиусов, несколько полигонов, наберем налет — и можно, пожалуй, идти по начальству. Сегодня и вправду Новый год, коль у всех все начинается. У меня — новая жизнь (он хмыкнул и помотал головой, не заметив удивленного быстрого взгляда Николая, привыкшего к непробиваемому спокойствию командира), у Кольки — новая служба. Агеев вон летит с нами, душеньку теша... Ломтадзе, судя по всему, какие-то планы строит».