Одно другого интересней - Ежи Брошкевич

— Привет, привет, привет!

После этих слов наступила долгая тишина. Наконец Ика спросила шепотом:

— Это вы, Капитан?

— Это я, — сказал Капитан.

Горошек все еще молчал. Капитан был в прекрасном настроении.

— Я тут немножко попутешествовал, — сказал он. — Навестил старые, знакомые места. Некий снежный альпийский перевал, зеленый залив Бизерты и кусочек пустынной дороги около оазиса Каттара. Приятно это. Очень приятно.

Горошек пришел в себя.

— Извините, пожалуйста, — сказал он. — Мы ведь тут все время были. Вместе с вами. И…

Капитан рассмеялся.

— Наверно, — вежливо вставила Ика, — наверно, душа товарища Капитана…

— Ха-ха-ха! — трясся и скрипел от смеха Капитан. — Суеверия! Предрассудки и фигли-мигли! Вы думаете, я спиритизмом занимаюсь? Ха-ха-ха!

— А что же? — спросил Горошек.

— А что же? — повторила Ика, и Капитан вдруг стал очень серьезным, даже погрустнел.

— Ах, мои дорогие! — вздохнул он. — В мои годы путешествовать можно уже только в воспоминаниях…

— А-а-а… — сказали Ика с Горошком.

А потом наперебой:

— А где вы бывали?

— Когда?

— В каких странах?

— В какой пустыне?

— А что это за Бизерта?

И,наконец, как было у них заведено, оба, как по команде, проскандировали:

— Рас-ска-жи-те нам о-бо всем!

— Хо-хо-хо! — снова засмеялся Капитан. — Кто вас так выдрессировал?

— Жизнь! — отпарировала Ика.

Горошек тоже не смутился:

— Расскажите нам обо всем.

— О чем?

— Обо всем.

— Дети, — взмолился Капитан, — помилосердствуйте!

Ика покраснела.

— Помилосердствовать- пожалуйста. Но только, пожалуйста, никаких «детей». Дети в детском саду. Называйте нас лучше по имени.

— Извините, — сказал Капитан. — Больше не буду, мои дорогие. А с чего же… с чего же начать?

— Я обычно начинаю с начала, — дал справку Горошек.

— Ладно, так и быть, начнем с начала.

В начале была лента, — начал Капитан. — Я рос на ней, долго ли, коротко ли- не знаю. Была это, как вы сами понимаете, лента конвейера, на котором меня монтировали, то есть собирали, и наконец собрали.

Подробно об этом рассказывать не стану, потому что сам знаю только понаслышке. Понимаете ли, мы, автомобили, начинаем что-то соображать и понимать только тогда, когда впервые как следует глотнем бензина. А это бывает потом, когда уже сойдешь с конвейера…

Было это как раз в Германии накануне последней войны. Понятно, нельзя сказать, чтобы это было удачное время для рождения приличной машины. Но ведь никто себе ни места, ни дня рождения сам не выбирает. Гм-гм… Очень давно это было. Ваши родители, наверно, еще тогда школы не кончили, а вы? Вы тогда еще никому и не снились.

Но все-таки вы, наверно, слыхали, что именно тогда, когда я впервые почувствовал вкус бензина и жизни, в Германии был большой урожай на негодяев.

Мне, однако, посчастливилось. Первый человек, который мне встретился, тот, кто впервые накормил меня и оживил, был как раз порядочным человеком. Звали его Эмиль. И на моем родном заводе он был обкатчиком новых машин.

Как сейчас помню нашу первую встречу. Едва он притронулся к моей баранке, я сразу почувствовал, что он знает меня до последнего шарика в подшипниках. Что видит меня, как у нас говорится, насквозь- от покрышек до крыши. Я сразу подумал: «Этот парень сумеет сделать из меня машину!»

Дело в том, что я очень волновался. Трусил. Да,да, трусил. Боялся опозориться. Я ведь был еще такой неопытный, робкий, необкатанный. И, стыдно признаваться, в первую же минуту- и только со страху! — я поперхнулся бензином, и мотор у меня заглох.

Но Эмиль спокойно сказал:

«Смелее, Капитан! Не нервничай!»

И так деликатно нажал педаль, словно ботинок у него был из лебяжьего пуха. Я сразу приободрился. Мотор завелся, и мы поехали.

Вы себе представить не можете, какое наслаждение становиться самим собой, узнавать, на что ты способен! Первые часы жизни, которые я провел с Эмилем, были суровой школой. Я чувствовал в нем друга. Но этот друг хотел, чтобы мы с ним оба узнали все мои возможности, так сказать, до последней гайки! Гора не гора, река не река, лес не лес… Мы гоняли повсюду, словно он хотел убедить меня, что я могу все, даже летать!

А я мог многое. Ну, конечно, летать я не мог.

К концу дня мы оба были ужасно измучены и ужасно довольны собой и друг другом. Возвращались мы по шоссе среди лугов и пронизанных солнцем лесов. Да,в этот день я узнал, что такое счастье. Эмиль, сказал мне немало ласковых, очень ласковых слов. Спел мне даже песенку.

Но когда мы вернулись на фабричный двор, нас ожидали несколько человек. Двое были в мундирах с изображением мертвой головы. Руки Эмиля, державшего баранку, дрогнули. Я понял, что он хочет повернуть обратно. Я был готов. Но ворота за нами уже заперли. А ведь летать я не умел…

Эмиля увели. И я его никогда больше не видел.

Но…но я запомнил эти лица и эти мундиры. И подумал, что хоть гора с горой не сходится, но я с этими молодчиками, быть может, все же увижусь. И отплачу.

Скажу сразу- мне повезло. Удалось эмигрировать. Меня продали во Францию почтенному старому доктору, с которым мы разъезжали в Пиренеях по маленьким селениям и городкам. Доктор был человек одинокий, и единственным существом, с которым он охотно беседовал, был я.

Я полюбил старого доктора, он- меня. Я старался его не подводить и, кажется, ни разу не подвел.

Но, дорогие мои, уже шла война. Такая война, от которой нельзя было спрятаться даже на краю света. И пришлось мне снова увидеть людей в серо-зеленых мундирах, с мертвыми головами на фуражках.

Доктора моего они не тронули- он успел скрыться. Но зато они забрали с собой меня. Понимаете? Меня.

С первой же минуты я решил, что это не пойдет. Не удастся им сделать меня своим сообщником! Сразу- на первом же километре- я расплавил себе подшипники.

Так это началось. Началась моя собственная война. Показал я им, что могут сделать вещи, «неживые предметы»!

Они ездили на мне по городам и дорогам. Но удовольствия им это не доставляло. Я портился на каждом шагу. То проводка, то сцепление, то коробка скоростей. Вы знаете, что такое саботаж? Слышали? Ну, вот этим и занимался. Саботировал.

Хотели они, например, приехать тайком, застать кого-то врасплох ночью. А я стрелял глушителем, как пушка, или включал сирену, завывая не хуже пожарной машины.

Пробовали кого-нибудь догнать? На первом же повороте- пшик! — спускало колесо, и пшик из их погони!

А когда кто-нибудь из них решал поехать в субботу погулять за город, я портился так, что целый день приходилось ему лежать под моим шасси, а я поливал его маслом и грязью.

Знаете, как они меня прозвали? «Проклятый Дьявол». Правда, хорошо? Ни в чертей, ни в ангелов я не верю, но прозвищем этим горжусь. Люблю вспоминать, как и когда я его получил.

Было это под Марселем. Марсель- чудесный белый город над синим морем. Ах, как любил я там постоять ночью на волнах и поразмышлять, например, о том, есть ли на других планетах автомобили…

Впрочем, я отвлекся. В тот день, о котором я хочу рассказать, я участвовал в погоне. В погоне за руководителем французских партизан. «Мертвоголовые» дорого дали бы за то, чтобы его поймать. Недаром за рулем сидел самый важный из моих хозяев. Это меня порадовало- ведь у меня были свои планы…

Сначала я был очень послушен. Разогнался, как только мог. Партизан ехал на разбитом старом «Рено», на таком же инвалиде, каким я стал сейчас… Неудивительно, стало быть, что уже спустя несколько километров я стал наступать ему на шины.

Я выжидал удобной минуты. Я знал, что стрелять «они» не будут: «они» говорили, что хотят взять его живым. Мы мчались по приморскому шоссе: сто метров уклона, вираж, двести метров подъема, снова крутой поворот, опять уклон, поворот, уклон…

До «Рено» оставалось несколько метров, и «мертвоголовые» уже хохотали от злобной радости. И тут я им устроил пряный сюрприз. Внезапно, без предупреждения, на крутом уклоне, на скорости больше ста, у меня вдруг сделалась… судорога тормозов. Меня так занесло, что я сам с трудом удержал равновесие. Шины стерлись об асфальт почти до камер. Но то, что я задумал, удалось! Удалось. «Рено» с партизаном преспокойно укатил. А мои пассажиры превратились в кашу. Водитель расшиб голову, его сосед разбил носом стекло, а тех, что сидели сзади, так тряхнуло, что один из них сломал себе руку об голову другого!

«Рено» умчался, я, не считая разбитого стекла, был целехонек, а моих «хозяев» увезли в санитарной машине. Вот тогда-то они и прозвали меня Проклятым Дьяволом!

Но по-настоящему час расплаты с фашистами для меня пришел только тогда, когда нашу часть перебросили в Африку.

Там я впервые увидел настоящее сражение. Там я до конца понял, что такое война. И говорю вам- запомните это, ребята: ни под солнцем, ни под звездами нет ничего страшнее войны.