Мера Любви - Франц Энгел

Вторым испытанием оказалась погода. Несмотря на то, что стояло лето, Джованни было зябко, влажный ветер пронизывал до костей; когда небо затягивали облака, еще ничего, но когда пекло солнце, становилось одновременно и жарко и холодно, и Джованни чувствовал себя больным. Оттого ли, что погода вечно менялась, или от усталости и недосыпа его мучили головные боли.

И совсем уж тоскливо становилось Джованни, когда вокруг говорили о чем-то, смеялись каким-то шуткам, а он, не понимая ни слова, оставался ни при чем. Он замечал, что торговцы стесняются его, им неловко от своей грубости и простоты. Он мок с этими людьми под дождем, помогал вытаскивать телеги из грязи, делил непропеченный хлеб, наскоро приготовленный для бедных паломников, но так и не стал для них своим, не мог стать.

Когда въехали в графство Линкольн, пропал Годрик. Пропал он вместе с лошадью и своими пожитками. Торговцы переполошились, начали проверять, не прихватил ли он чего-нибудь и из чужого добра. Пьетро растормошил сундуки Джованни, все было на месте. Однако один из торговцев вдруг заявил, что у него исчез кошелек, и стал требовать возмещения убытка с Джованни. Нашлись люди, которые не поверили ему и пытались урезонить. Но тот стоял на своем, и Джованни предпочел заплатить.

В Йорк приехали к закрытию ворот, едва упросили стражу впустить обоз внутрь городских стен. Стражники ворчали, кутаясь в плащи и отворачиваясь от северного ветра. Дождь лил как из ведра, стемнело много раньше обычного, и приходилось копаться впотьмах. Торговцы оставили Джованни на городской площади, непогода не располагала к долгому прощанию. Он передал им заранее приготовленные деньги; его слова благодарности заглушил шум дождя и ветра.

Джованни подъехал к кафедральному собору Йорка, тщательно запертому в столь поздний час. Рядом с церковью располагались жилища каноников, обнесенные общей стеной. Джованни постучал в ворота. Долго никто не отзывался, и пришлось стучать и стучать, пока в окошке привратника не показалось заспанное и недовольное лицо, освещенное масляной плошкой.

— Слава Иисусу Христу, я Джованни Солерио из Ломбардии, назначен епископом Силфора вашей архиепархии, прошу тебя, добрый человек, впусти меня, — выпалил Джованни на латыни и чихнул.

Помятое лицо в окошке из недовольного сделалось крайне озлобленным. Привратник что-то прокричал на своем языке и захлопнул ставню. У Джованни перехватило дыхание от ужаса — привратник его не понял. Джованни был болен, промок до нитки, он ехал к каноникам Йорка в надежде найти у них приют и помощь, он вынес все тяготы пути только потому, что от самого Лондона уповал на добрый прием этих каноников. Что ему оставалось делать? Он принялся стучать вновь.

— Прошу, умоляю, впустите меня! — Джованни молитвенно сложил руки, когда окошко вновь приоткрылось. — У меня есть епископский перстень, облачение, я все могу объяснить, только впустите…

Вновь в ответ непонятная речь, по тону ругательства, окошко захлопнулось. Джованни опять принялся стучать. Окошко долго не открывалось, дождь лил не переставая, Джованни трясся от холода и лихорадки. Привратник привел одного из каноников, тот выглянул из окошка, подняв над головой плошку, чтобы лучше рассмотреть, кто это посмел нарушить их покой в такую непогоду. Джованни повторил свои объяснения, но нахмуренное лицо каноника яснее слов говорило, что и он не понимает.

— У нас нет архиепископа, — наконец ответил каноник по-латыни.

— Я знаю, — сказал Джованни, — впустите меня, я все объясню.

Непреклонное выражение лица каноника заставило Джованни вцепиться в раму окошка.

— Да послушайте же меня! — воскликнул он, — Вы по-французски понимаете? — перешел Джованни на французский.

Лицо в окошке исказилось от злобы, и каноник изрек на латыни что-то вроде «пошел вон».

Джованни не дал ему захлопнуть окошко и повторил на латыни все свои объяснения, стараясь говорить как можно более медленно и ясно. Он надеялся, что пусть и с трудом, но разбирающий латынь каноник все же поймет хоть что-нибудь. Напрасная трата времени. Поздний час и проливной дождь сделали каноника абсолютно невосприимчивым к чужой латыни. Каноник не желал понимать, поэтому и не мог понять ни слова. Джованни это видел и не сдержался, выругался по-итальянски. Промокший бродяга, изъясняющийся на разных языках одновременно, никак не заслуживал доверия. Каноник, притворяясь перед привратником, будто прекрасно понимает Джованни, заявил, что Джованни говорит не на латыни, а пытается выдать за этот научный язык какую-то свою тарабарщину. Джованни пытался воззвать к их милосердию.

— Я клирик, как и вы! Сжальтесь, не оставляйте меня на улице! — Джованни готов был разрыдаться.

Каноник с привратником переглянулись в абсолютном единодушии: грязный чихающий мальчишка, умоляющий о ночлеге, никак не может представлять из себя особу хоть мало-мальски значимую.

— Епископ или просто клирик какой-то? — с издевкой спросил каноник на латыни, воображая себя очень остроумным, и добавил на своем языке, что потерял терпение, и если Джованни не уберется сей же час по добру по здорову, они с привратником отлупят его палками.

Джованни не понял смысла слов, отступать ему было некуда, поэтому он продолжал цепляться за раму окошка привратника и повторял одно и то же. Каноник и привратник отперли ворота с намерением выполнить свою угрозу. Джованни бросился к ним, но его отпихнули, он не устоял на ногах и упал навзничь в грязь. Мокший все это время на телеге Пьетро поспешил поднять своего несчастного сеньора. Каноник пригрозил Джованни палкой, и дверь захлопнулась.

— Сеньор, пойдемте, найдем постоялый двор, хоть какая-то крыша над головой, — сказал Пьетро, пытаясь отряхнуть плащ Джованни.

Джованни подчинился. Они вернулись к городским воротам и нашли недалеко от городских стен таверну. Пьетро постучал. Дверь отпер огромный детина с факелом в руке, смерил путников придирчивым взглядом и потребовал деньги вперед. Не сложно было понять, чего хочет трактирщик, и Пьетро протянул ему монету. Тот посмотрел ее на свет, попробовал на зуб и только потом позволил Джованни и Пьетро войти внутрь.

Пьетро отправился на конюшню проследить, чтобы за лошадьми был хороший уход, трактирные слуги помогли ему разгрузить телегу. Джованни же пошел в общую комнату таверны, осторожно, чтобы ни на кого не попала вода, снял мокрый плащ и сел в угол, подтянув к себе ноги. В таверне никто не догадался развести огонь, чтобы постояльцы могли высушить намокшую одежду. Джованни задремал от усталости, мучительный кашель и хриплый голос Пьетро: «Вот Вы где, сеньор, купить Вам немного вина?» — разбудили его.

Джованни испытующе посмотрел на своего верного слугу.

— Что с тобой, ты болен, Пьетро?

— Ничего, сеньор, вы тоже не в лучшем виде, — печально улыбнулся тот.

И Джованни невольно улыбнулся в ответ:

— Что бы я без тебя делал.

Пьетро купил вина и хлеба. Перекусив, они уселись рядом, прижавшись друг к другу, чтобы было не так холодно. Джованни опустил голову на плечо своего слуги, и Пьетро замер, боясь пошевелиться. Так они просидели до самого утра, пока не начали просыпаться остальные постояльцы — большая группа крестьян, которые сразу заприметили несчастных чужаков и отрядили человека спросить, куда они направляются. Джованни не разобрал вопрос, но ответил: «Силфор на Мерси». К его неожиданной радости, крестьянин закивал, вытянул одну руку, сказал: «Лиодис», вытянул рядом вторую руку, показал в направлении первой руки и сказал: «Силфор».

— Кажется, нам по пути, — сказал Джованни.

ГЛАВА X

О том, почему Джованни проехал за день лишь пятнадцать миль

Ранним солнечным утром в день святой Марии Магдалины Джованни и Пьетро отправились с великодушными крестьянами из Йорка на запад в бург Лиодис. От обильно политых вчерашним ливнем зеленых холмов Йоркшира шел пар. Ветер издалека доносил бренчание колокольчиков, повешенных на шеи овец, кормившихся свежей травой.

Джованни ничто не радовало, он еще не примирился с тем, как безжалостно обошлись с ним каноники Йоркского собора. Если бы не доброта крестьян, смог бы он найти в себе силы, продолжать это затянувшсеся путешествие, в конце которого ждала неизвестность? «Куда б я делся», — невесело думал Джованни. Он удивлялся собственной непоследовательности. Вот он боится людей и не доверяет им, но в то же время дорожит своей верой в человеческую доброту и безмерно благодарен крестьянам за то, что они поддержали в нем эту веру. Джованни с радостью выразил бы им свою благодарность, но в пути было не до того, крестьяне торопились, дорога предстояла неблизкая.

В Лиодис едва успели до темноты. Здесь, к искреннему изумлению Джованни, поселяне чуть ли не передрались за честь принимать путников. Наконец с трудом достигли споразумения[1]: Джованни и Пьетро пригласил к себе в дом крестьянин, который назвался ярдлингом Адамом. Угощали с провинциальным радушием, благо хоть не запихивали еду насильно. На ночь для Джованни и Пьетро постелили семейную кровать. Джованни отказался наотрез, Адам обиделся, они повздорили, каждый на своем языке. Пьетро и жена Адама только переглядывались. Со стороны казалось, что спорящие понимают друг друга, только уж очень сильно жестикулируют. Первым сдался Адам. Джованни схватил Пьетро за руку и утащил за собой спать на сеновал — поскорее, пока хозяин не передумал.