Бэббит; Эроусмит - Синклер Льюис

Тед враскачку подошел к длинному зеркалу буфета, полюбовался своей красотой и расплылся в довольной улыбке. Костюм на нем был самым последним криком моды: в пеструю клетку, брючки в обтяжку, не доходившие до ярко-желтых, начищенных до блеска башмаков, кургузый пиджачок с узкой, как у танцора, талией и пояском сзади, который ничего не подпоясывал. Вместо галстука на шею было намотано широченное кашне из черного шелка. Льняные волосы, напомаженные до зеркального блеска, были гладко зачесаны назад, без пробора. Уходя в школу, Тед надевал кепку с длинным козырьком, напоминавшим лопату. Но его гордостью была жилетка — сколько он ее вымаливал, выпрашивал, сколько копил на нее! Жилетка была наимоднейшая — коричневая, в бледно-алую крапинку, с невероятно длинными концами. На самом краешке выреза были приколоты значки школы, класса и корпорации.

Впрочем, все это никакого значения не имело. Мальчик он был складный, ловкий, пышущий здоровьем. Хоть он и считал, что у него «взгляд циника», — глаза у него были чистые и живые. Правда, особой душевной чуткостью он не отличался. Вот и сейчас он сделал ручкой бедной коротышке Вероне и протянул:

— Да, мы для вас, конечно, смешноватые и противноватые, и наш новый галстук — просто тряпка!

— Вот именно! — прикрикнул на него Бэббит. — А кстати, раз ты так собой любуешься, разреши тебе напомнить, что твоя мужественная красота только выиграет, если ты вытрешь рот — у тебя все губы в яичнице!

Верона захихикала, чувствуя себя на миг победительницей в самой жестокой из жестоких войн — в семейной войне. Тед посмотрел на нее безнадежным взором и вдруг заорал на Тинку:

— Поставь сейчас же сахарницу! Ты весь сахар высыплешь себе в тарелку!

Когда Верона с Тедом ушли, а Тинка поднялась наверх, Бэббит заворчал на жену:

— Да, скажу я тебе, милые детки! Не говорю, что я сам — кроткий ягненок, может быть, я тоже за завтраком ершусь, но я не могу выносить, как они трещат, трещат без умолку — сил нет! Честное слово, хочется забраться куда-нибудь, где тихо, спокойно. Ты думаешь, легко, когда человек всю жизнь только и старается дать детям образование, устроить их, а они целыми днями грызутся, как стая гиен, нет того, чтобы… Ого, любопытная штука! Слушай, в газете пишут… да чего они там орут? Ты видела газету?

— Нет, милый! — За двадцать три года замужней жизни миссис Бэббит просматривала газету раньше своего мужа всего каких-нибудь шесть-семь раз.

— Интересные новости. Страшная буря на Юге. Да, плохо, не повезло беднягам! Ого, слушай, вот это здорово! Только начать, а там их живо прикончат: «Законодательное собрание штата Нью-Йорк провело несколько постановлений, согласно которым социалисты будут поставлены вне закона»{8}. В Нью-Йорке забастовали лифтеры, и студенты встали вместо них на работу. Молодцы! А на митинге в Бирмингеме требовали, чтобы этот ирландец, этот чертов агитатор, де Валера{9}, был выслан вон. И правильно, черт возьми! Все эти агитаторы подкуплены немецким золотом! И не наше дело вмешиваться в дела Ирландии, да и вообще в чужие дела. Надо держаться в стороне — и все! Ага, из России идут вполне достоверные слухи, будто бы Ленин скончался. Что ж, посмотрим. Я вообще не понимаю, почему мы не вмешаемся и не вытурим этих большевиков!

— Верно, — сказала миссис Бэббит.

— И дальше пишут — недавно один мэр приступил к исполнению обязанностей в рабочем комбинезоне. Да притом он еще проповедник! Что ты на это скажешь?

— М-мм-да!

Бэббит и сам не знал, как к этому отнестись: то, что он был членом республиканской партии, пресвитерианцем, завсегдатаем собраний ордена Лосей и маклером по продаже недвижимости, еще не давало никаких указаний, как относиться к проповеднику, выбранному в мэры города. Поэтому он только фыркнул и продолжал читать газету вслух. Жена смотрела на него сочувственно, но ничего не слушала. Потом она сама прочитает заголовки, светскую хронику и рекламы универмагов.

— Нет, ты только послушай! Чарли Мак-Келви — опять в роли светского льва! Слушай, что эта сплетница-репортерша пишет про вчерашний вечер:

Никогда члены Общества — с самой, самой большой буквы! — не чувствовали себя более польщенными, чем получив приглашение на вечер в изысканную и гостеприимную резиденцию мистера и миссис Чарльз Л. Мак-Келви, на бал, состоявшийся вчера вечером. Супруги Мак-Келви живут в одном из живописнейших поместий, раскинувшихся среди обширных лужаек и садов, украшающих Ройял-ридж, и этот дом славится не только своей красотой, но и радушным, веселым уютом, несмотря на мощные каменные стены и просторные покои с пышной изысканной обстановкой. Вчера в этом прекрасном доме был дан бал в честь знатной гостьи миссис Мак-Келви — мисс Дж. Снитс из Вашингтона. Огромный холл столь вместителен, что его без труда превратили в великолепный бальный зал, и танцующие пары блистательной феерией отражались в зеркале сверкающего паркета. Но даже прелесть танцев меркла перед соблазном интимных tete-a-tete'ов[10], и душа влеклась в укромную тишину громадной библиотеки, к средневековому камину или в уют гостиной с ее глубокими, мягкими креслами и затененными торшерами, словно созданными для лукавых намеков и нежных перешептываний а-deux[11]. Некоторых тянуло в бильярдную, где, взяв кий в умелые руки, можно было проявить свое мастерство и в другой игре, несхожей с играми Амура и Терпсихоры.

Дальше все шло в том же духе, в самом вдохновенно-изысканном стиле, каким только владела мисс Эльнора Пэрл Бэйтс — репортер светской хроники «Адвокат-таймса». Но Бэббит не выдержал. Он читал и фыркал. Он смял газету. Он возмутился.

— Это уж слишком! Конечно, я не отрицаю, что Чарли Мак-Келви умеет жить. Я его знаю, вместе учились, он был таким же голодранцем, как мы все, а потом заработал миллион чистоганом на подрядах, хотя жульничал и давал взятки городским чинам не больше, чем следовало. И дом у него хороший — хотя никаких «мощных каменных стен» там нет, и он не стоит тех девяноста тысяч, которые Чарли за него выложил. Но мне надоела эта болтовня, будто Чарли Мак-Келви и вся его пьяная компания чуть ли не… чуть ли не Вандербильды, ей-богу!

— Все-таки хотелось бы побывать у них в доме, — робко заметила миссис Бэббит. — Наверно, красиво. Я никогда там не была.

— А я часто бывал, верней, разд два-три. Заходил к Чарли по делу. Ничего особенного там нет. И я ни за что не пошел бы к ним обедать в компании со всякими… со всякими великосветскими олухами. Держу пари, что я больше зарабатываю, чем эти… эти прыгуны, которые только и знают, что напяливать фраки, а у самих приличной пары белья за душой нет. Ого! Послушай! Что ты на это скажешь?

Но миссис Бэббит вполне равнодушно прослушала объявление из «Адвокат-таймса» о продаже недвижимости:

Аштабула-стрит, 496. Дж. К. Доусон-Томасу Маллэли,

17 апреля, площ. 17, 7 на 112, 2 оцен. 4000 нал.

Правда, в это утро Бэббит слишком нервничал и не стал занимать супругу выдержками из объявлений о банковских ссудах, просрочке закладных и заключении контрактов. Он встал из-за стола. И когда он посмотрел на жену, его брови как будто взлохматились еще больше обычного.

— Да, — сказал он вдруг, — может, и вправду глупо не поддерживать отношений с такими людьми, как Мак-Келви. Не пригласить ли нам их как-нибудь пообедать? Нет, к черту, не стоит перед ними пресмыкаться! Наша компания во сто раз веселей всех этих плутократов! Возьми хоть себя — настоящий живой человек, а не кривляка-неврастеничка вроде Люсиль Мак-Келви — одни ученые разговоры, и разряжена, как цирковая лошадь! Ты у меня душенька!

И чтобы замять неожиданное проявление чувств, он добавил:

— Ради бога, не позволяй Тинке объедаться ореховой халвой! Это для нее — яд! Не давай ты ей портить желудок, ради Христа! Сколько раз я говорил — люди не понимают, как важно иметь хорошее пищеварение и регулярный стул. Ну, я вернусь, как всегда.

Он поцеловал ее, вернее, не поцеловал, а приложился неподвижными губами к ее холодной щеке. И, уходя в гараж, пробормотал:

— Ну и семейка, прости господи! Теперь Майра из меня душу вымотает за то, что мы не якшаемся с этими миллионеришками! Эх, удрать бы от всего на свете! В конторе тоже забот и хлопот не оберешься. Поневоле взбесишься — доводят… Ох и устал же я…

Глава третья

I

Для Джорджа Ф. Бэббита, как и для большинства преуспевающих граждан города Зенита, собственный автомобиль был поэзией и драмой, страстью и героизмом. Контора была для него пиратским кораблем, поездка в автомобиле — опасной вылазкой на берег.

Самым решительным из всех решительнейших моментов дня был момент, когда заводилась машина. В холодное утро она заводилась плохо: жалобно и долго гудел стартер, время от времени приходилось подсасывать бензин, и это было настолько увлекательно, что во время завтрака Бэббит рассказывал о каждой капле истраченного бензина и вслух подсчитывал, во что эта капля ему обошлась.