Похищение мечты - Олесь Бенюх

Так вот, этот приятель мне и рассказал, как однажды их офицер приказал всем новичкам принять участие в казни вьетконговцев.

Их не рсстреливали, не пытали, их живьем закапывали в землю.

После этого количество наркоманов в роте утроилось. Там ведь, среди вьетконговцев, и дети были, и женщины...

Как я в стюардессы попала? Повезло. Помню, когда умер папа - от рака легких, - мать меня частенько упрекала: "Вот ведь не вышла замуж за Джерома! Жила бы себе как королева.

Отец-то у него добрый. И богатый. И дом свой, и машины - все было бы. И мужа умалишенного раз в месяц навещала бы, не отвалились бы ноги-то, пожалуй. И мать при тебе жила бы, горя не зная. А теперь что? Нищета одна, да долги кругом - вот в чем вся наша жизнь с тобой". В покрытие долгов пошли с молотка и дом, и земля. Думаете, не жалко было? Ах, как еще жалко...

Слава богу, пригласила к себе пожить мамина сестра в Лос-Анджелесе. И денег на проезд выслала. А то хоть пешком иди. Тетка Анжелика оказалась очень доброй. Детей у нее не было, и они жили вдвоем с мужем в ладном особняке на северо-западной окраине города. Лион был менеджером местного отделения одной из крупнейших авиакомпаний. На второй день за ужином зашел разговор о моем будущем. "Общегуманитарный колледж - продолжать учебу для все сейчас непозволительная роскошь!" - безапелляционно заявила тетка Анжелика. "И не спорь, Нэнси, - рассудительно заметил, обращаясь к моей матери, Лион. - Анжелика знает, что говорит, и я знаю". Тут он повернулся ко мне и продолжал: "Наша компания производит набор девушек на курсы стюардесс. Хочешь поехать в Нью-Йорк, попытать свою судьбу?". "Хочу! - чуть не крикнула я. - Только... Примут ли меня?". "Примут, - самодовольно протянул Лион. - Шеф подготовки - мой приятель. Твой колледж как раз тут очень пригодится". "Господи, колледж, - вздохнула мама. - Что ее, в министры определяют? Стюардесса". "Мамочка, - сказала я как можно спокойнее, сделав вид, что не заметила пренебрежения в ее тоне. - Мне надо развеяться. А там видно будет". "Конечно, - поддержала тетка Анжелика, не зная, в чем дело, но полагая, что она понимает меня как нельзя лучше. Пусть девочка мир посмотрит. И платят там хорошо. А?". "Отлично платят, подхватил Лион. - И устроиться туда го-раз-до труднее, чем в труппу Баланчина".

Ах, лучше бы я туда не устраивалась! Перед дядей Линдоном я виновата, что не простилась с ним. Перед Джеромом виновата в том, что не захотела разделить с ним тяжкий крест его судьбы. На курсах стюардесс я встретила человека, который ввел меня в страшный грех - я возненавидела его самой лютой ненавистью. Это был тот самый приятель Лиона, шеф подготовки.

Франц Чарнитцке. Он был огромен, я бы сказала - слоноподобен.

Даже по телевидению во время трансляции матчей борцов-супертяжеловесов я никогда не видела такого огромного мужчину. Руки его были как две оглобли, голова как таз, глаза как блюдца. Голос грубый и хриплый. Когда он начинал говорить, казалось, кто-то дует в огромную медную трубу.

В его вместительном кабинете собралось двенадцать претенденток. С каждой из одиннадцати разговор был короткий.

Франц отбраковывал их, словно выбирал для себя вещь в универмаге: у одной не подходил рост, у другой цвет волос, у четвертой улыбка, у седьмой - зубы... Наконец, мы остались с ним вдвоем. "Вот ты мне подходишь, малютка, - ласково прорычал он. - Сейчас сколько времени? Пять часов. Ты где остановилась?". Я сказала, что остановилась в общежитии Христианской Ассоциации Молодых Женщин. "Бордель под набожным покрывалом!". После этих его слов он уже стал мне отвратителен. тут же он предложил: "Значит, план такой - сейчас едем на океан.

Купнемся - и ужинать". Я вынуждена была согласиться.

Ресторан был японский, и Франц разговаривал с мэтром и официантом по-японски. Чем он кормил и поил меня, не знаю.

Помню только, что отключилась я прямо там, в ресторане, сидя за столиком. Голова была ясная. Вдруг словно кто сзади ударил по ней молотком. очнулась я в темноте. лежала и ни о чем не думала. Попробовала пошевелиться и тут же почувствовала неодолимый позыв к тошноте. Повернулась на бок, упала на что-то мягкое.

Вспыхнул неяркий свет ночника и ко мне склонился совершенно голый Франц. "Что, пришла в себя, малютка?" - засмеялся он, и мне показалось, что кто-то изо всех сил колотит меня по голове. Он легко поднял меня одной рукой, положил рядом с собой. "Через эту постель, малютка, прошли все стюардессы нашей совершенно замечательной компании! - хвастливо заметил он. И ты будешь приходить сюда каждый раз, когда я захочу". Какой раздавленной и униженной я себя почувствовала. Одна, в чужом городе, без средств, без родных. Мне вдруг захотелось его убить. Я набросилась на него, молотила кулаками изо всей силы по лицу и груди. А он хохотал. И чем сильнее я его ударяла, тем громче и обиднее он хохотал. Наконец, ему это, видно, надоело и он легко отшвырнул меня как котенка. "Поиграла и хватит, - сказал он. Мой девиз - спокойствие".

Боже, как я ненавидела этого человека. И как я была бессильна. Я трепетала при одном виде его. И он знал, что я его ненавижу. И плевал на это.Три месяца я была его рабыней. И каждый день придумывала все новые и новые способы, как его извести Расспрашивала девочек на курсах о ядах и особо сильных наркотиках. Однако после двух-трех попыток я вынуждена была прекратить свои расспросы. На меня стали коситься, меня избегали.

Я даже зашла в маленький оружейный магазинчик где-то на окраине и приценилась к дамскому пистолету. Вроде бы он мне нужен для самозащиты. Великий Боже, я ведь всерьез думала взять на душу самый большой грех лишить другого человека жизни. Да только есть Бог на свете! И он услышал мой плач и мои мольбы. И мольбы всех других жертв Франца.

В один воистину прекрасный день пришло сообщение, что он погиб в авиационной катастрофе, возвращаясь домой из Токио.

На курсах все ходили в трауре: и все, все до единой девушки ликовали. Я знаю, это - грех. Но большего греха, чем желание убить ближнего, я за собой не ведаю. Ах, ну разве бы у меня поднялась рука даже на это чудовище, даже на Франца Чарнитцке? Где уж там, я слабый человек. Может и хорошо, что я его не убила. Плохо и грешно, что появилась сама мысль об убийстве. Ибо желать свершить грех уже есть тяжелый грех. Спаси меня и помилуй, Господи.

Отец мой, я рассказала о себе все. Молю - отпустите мне мои тяжкие грехи. Я хочу, чтобы душа моя была чистой и безгрешной. Я же готовлюсь принести в этот мир новую жизнь и хочу быть сама столь же безвинной, как и мой будущий младенец...

Уповаю на господа нашего Иисуса Христа. Знаю, верю - все в его воле.

Глава четвертая ВИДЕНИЯ ДАЙЛИНГА

Комната, в которой главный врач клиники "Тихие розы" принимал мистера и миссис Парсел, была большой и нарядной.

Воздух, тишина, свет - всего этого было здесь в изобилии. Мебель была европейского стиля, конца прошлого столетия. Однако она не давила гаргантюанские размеры скрадывала светленькая, легкомысленных рисунков обивка. Ею были покрыты и стены, и потолок. Окно отделяло от комнаты мелкая, металлическая сетка золотистого цвета. Пепельницы были намертво прикреплены к столам, столы и кресла - к полу. Джерри провел туфлями по пушистому белому ковру, подумал: "Здесь он, наверно, проводит первый осмотр будущих пациентов". Рейчел тоскливо поежилась, достала из сумочки сигареты. Главный врач галантно щелкнул зажигалкой: "Миссис Парсел". "Благодарю", Рейчел подумала о том, куда девается вся галантность этого еще не старого и такого благообразного внешне джентльмена, когда он избивает своих пациентов. О частых случаях жестокости, даже садизма (правда, больше в муниципальных клиниках, но и в частных тоже) писалось и говорилось много и пространно. Сквозь легкое облачко дыма Рейчел еще раз взглянула на седоволосого румяного эскулапа. Он добродушно улыбался. Впрочем, вздохнула Рейчел, для этого имеется батальон санитаров.

"Джерри убежден, что человечество жило, живет и выживет лишь благодаря звериной жестокости. Которую покрывают сладенькой пленкой любви, добра, справедливости. Но чем же мы, в таком случае, отличаемся от тварей, не мыслящих разумно? Более изощренными методами жестокости?" - Рейчел раздавила сигарету в пепельнице, запах табака стал ей вдруг противен.

- Опираясь на данные всех анализов и текстов, а также на мои личные наблюдения в течение этих месяцев, я вынужден прийти к следующему неизбежному выводу: случай Роберта Дайлинга очень тяжелый... (он помолчал, явно обдумывая конец фразы, решительно заключил)... если не безнадежный.

- Безнадежный, безнадежный, - Джерри хмуро смотрел на главного врача. - Клянусь именами всех святых, я привык думать, что пока человек жив - жива и надежда.

- Какая-то доля процента всегда есть, - согласился тот.

- Но такой случай...

- Если это не противоречит курсу лечения и вашим правилам, мы хотели бы посмотреть на него, - Джерри встал, помог встать жене.