Бомба для графини - Марта Таро

Это, конечно, было догадкой, но ведь жизнь опытного политика научила Каподистрию мудрости и терпению, что, впрочем, на самом деле – одно и то же. Но братья Ипсиланти были другими, они умели только воевать. Храбрые и благородные греческие князья наивно верили, что если с оружием в руках выступят против турок, то русский царь повернёт всю свою огромную армию на помощь маленькой горстке православных храбрецов. Но этого не случилось. Александр I – победитель Наполеона – не мог спуститься со своего Олимпа и унизиться до рядовой войны с турками. Поднятое греками восстание стоило Каподистрии должности: император, давно подозревавший своего министра-грека в вольнодумстве, охладел к нему окончательно, и, хотя в отставку не отправил, но от дел удалил, предложив отправиться на лечение.

Остаётся утешаться тем, что жалованье платили исправно, и оно всегда шло на помощь греческим героям, часто размышлял дипломат. Стрелявшие в турок ружья были закуплены на русские деньги. Жаль только, что в жизни всё повторяется с завидным постоянством, а наивные князья Ипсиланти слишком походили на офицеров с Сенатской площади. Русские герои так же верили, что страна примет их благородные идеалы, так же надеялись, что власть падёт перед ними ниц, и конец у них один, только русские идеалисты сидят в Петропавловской крепости, а Ипсиланти – в Терезине у австрияков.

Думать о потерях и поражениях не стоило. Какой смысл рвать душу из-за того, что невозможно изменить? Граф Иоанн посмотрел на часы – пора уже собирать на стол. Скоро он встретится с гостем. Вот уж чего ему совершенно не хотелось. Не ужин, а прямо-таки беда!

Каподистрия позвал своего камердинера-француза и спросил, принесли ли из ресторана заказанные блюда.

– Да, ваше высокопревосходительство, – доложил тот, – прикажете накрывать?

– Пожалуй… Оставьте бутылки на буфете, а когда гость прибудет, можете идти отдыхать.

Отвыкший от российских морозов Каподистрия пододвинул кресло поближе к камину и протянул руки к огню. Настроения у графа не было, а нынешний ужин представлялся ему пыткой. Сегодня он ждал человека, которого совершенно не желал видеть, однако почитал за честь принять и, если надо, то и помочь. Неприятный осадок от их последней встречи так и не рассосался, и лучше бы им было вовсе не встречаться, но Каподистрию припёрли к стенке. Это был вопрос чести.

«Мы все в долгу перед этим человеком», – в очередной раз постарался убедить себя Иоанн Антонович. Почему-то эта мысль не принесла ему ни благородного воодушевления, ни тёплого чувства благодарности. Воспоминания об Иване Печерском – Вано, как тот называл себя сам, – несли лишь горечь разочарования.

Но почему? В чем секрет? Что вызывает это тяжкое, больное чувство?

Каподистрия легонько прикрыл глаза – захотелось подумать, но вместо этого пришли воспоминания. Всё началось на охоте. Вано ему очень помог. Ну а раз так – долг платежом красен, и министр взял молодого провинциала под своё крыло. Учил, опекал, возомнил себя старшим братом, почти отцом. Вот только ученик оказался паршивым: глупым, заносчивым и категоричным, а главное, совершенно необучаемым. Наплевав на советы и запреты, на приёме в Министерстве иностранных дел Вано распустил язык и умудрился оскорбить всех своих собеседников. Все двери в столице перед ним закрылись.

«Так вот в чём дело! – осенило вдруг дипломата. – Страшно, что гость снова попросит покровительства. Но теперь всё стало просто – граф Каподистрия отошёл от дел. Пусть поищет других… Хотя, с другой стороны, можно же предложить визитёру денег или попробовать найти для него место…»

Большие каминные часы с пляшущими бронзовыми нимфами пробили девять, и Каподистрия пошёл в столовую. Вот-вот должен был появиться гость, и граф Иоанн хотел сразу же пригласить его за стол, чтобы скорее покончить с неприятным визитом.

В дверь неуютной казённой квартиры постучали, и по коридору простучали каблуки: француз-камердинер отправился открывать. Иоанн Антонович услышал невнятный диалог двух голосов, потом приближающиеся шаги, затем дверь распахнулась, и камердинер провозгласил:

– Ваше высокопревосходительство, прибыл граф Печерский.

Француз отступил в сторону, давая гостю дорогу, но тот не спешил. Замер в дверях – внимательно разглядывал хозяина дома. Этот человек показался Каподистрии незнакомым: высокий, с жирноватой фигурой и тяжелым замкнутым лицом. В нём не осталось и следа от прежнего изящного юноши – тот был черноглазым красавцем, а нынешний Вано даже пугал своей грубой простонародной внешностью.

«Господи, да что же это с ним стало? Он выглядит как трактирщик», – поразился Каподистрия. Привычка дипломата всегда сохранять невозмутимость выручила и на сей раз – грек улыбнулся и двинулся навстречу гостю.

– Рад вас видеть, Иван Петрович, – гостеприимно провозгласил он. – Мы не встречались лет десять?

– Почти десять, ваше высокопревосходительство, – кивнул гость, пожимая его руку. – Но вы совсем не изменились.

В голосе визитера проскользнули льстивые нотки, и Иоанн Антонович удивился – раньше Вано был чужд всякого подхалимажа, наоборот, он мнил себя пупом Земли и не считал нужным заискивать перед сильными мира сего… Да, по всему видать, жизнь крепко потрепала старого знакомца!

Они прошли к столу. Камердинер ловко разложил по тарелкам подогретые ресторанные блюда, разлил шампанское и исчез. Каподистрия поднял свой бокал и предложил:

– Выпьем за нашу встречу, я только через три года после вашего отъезда узнал, что Александр Ипсиланти отправил вас с секретной миссией в Константинополь.

Губы гостя непроизвольно поджались, и Каподистрии на мгновение показалось, что он видит оскал цепной собаки, но Печерский тут же заулыбался. Хохотнул:

– Наш общий друг не слишком хорошо умел просчитывать свои шаги, поэтому и сидит сейчас в австрийской тюрьме, хотя мог бы уже получить корону Греции.

Опять начинался самый неприятный для Каподистрии разговор, и граф тут же сменил тему:

– Расскажите, как сложилась ваша судьба… Вы были с Ипсиланти в Дунайских княжествах?

– Да, был. После боя у Драгошан, когда мы всё потеряли, а наши вожди кинулись бежать к австрийской границе, я вернулся обратно. Мне пришлось скрываться. Вы же знаете, как отнеслась православная Россия к нашему с вами общему делу.

Упрёки гостя раздражали, и Каподистрия перебил его:

– Вы собираетесь остаться в Петербурге?

– Хотел бы, да как? Не думаю, что без денег и связей меня примут в обществе, а моё участие в греческом походе вряд ли станет хорошей рекомендацией для принятия на службу.

– Наверно, не стоит афишировать ваше участие в греческой борьбе, – предложил Каподистрия, отметив про себя, что при госте не решился назвать борьбу «нашей».

– Да уж, лучше помалкивать, – согласился Печерский. – Надеюсь, что это нигде не всплывёт.

– А что бы вы хотели делать?

Гость надменно вскинул бровь (нет, ничему-то его все-таки жизнь не научила!) и заявил с интонациями избалованного ребёнка:

– Я умею лишь воевать! Но в регулярной армии не служил, а корнетом в тридцать лет не пойдёшь.

Иоанн Антонович вздохнул:

– Да, это осложняет дело. Если только в жандармский корпус, там корнетов нет.

– Похоже, что мне выбирать не приходится. По статской линии я служить не могу, вы же знаете, как хромает моё образование, – уже с раздражением отозвался гость.

Каподистрия опустил глаза. Он не понимал своего гостя. В молодости Вано тщательно скрывал своё невежество, а сейчас, казалось, даже бравировал им. И графу захотелось поскорее завершить этот неприятный визит.

– Я могу поговорить с Бенкендорфом. Ходят слухи, что затевается реформа Министерства внутренних дел, похоже, что он в этом деле станет одним из главных действующих лиц. Я попрошу его, – пообещал Каподистрия.

Он был рад сделать хоть что-нибудь для человека, рисковавшего жизнью ради свободы Греции. Впрочем, найденное решение подвернулось вовремя, и теперь Иоанну Антоновичу оставалось только перетерпеть формальную застольную беседу…

Когда за полчаса до полуночи за гостем наконец-то захлопнулась дверь, Каподистрия вздохнул с облегчением.

Письмо от графа Каподистрии принесли так рано, что Бенкендорф ещё не успел уехать на службу. Он вскрыл конверт и прочёл краткую просьбу о встрече, изложенную в элегантной манере прежних времен. Александр Христофорович ответил сразу. Написал, что, ждёт гостя в три часа пополудни, и отдал записку посыльному.

Бенкендорф еле успел вернуться к назначенному часу: напольные часы – единственное украшение скудной обстановки его кабинета – как раз начали бить три, когда в глубине квартиры звякнул дверной колокольчик. Генерал сам вышел к гостю и с лёгкой завистью отметил, что хитрый грек – всё такой же прямой и стройный – совершенно не постарел.