Голос Вессема - Теа Сандет

домом Эме, а не только в социальном в пяти кварталах. Еще бы было на что покупать.

Со скрипом, но мне все же выдали пропуск в Сити на один день, чтобы я могла лично пообщаться с предполагаемым работодателем, сопроводив специальной оговоркой, что место мне не гарантируется.

— Если все пойдет как надо, тебе его продлят, — сообщил Берт, вручая мне новенький блестящий пропуск с моим именем. — Носи с собой, у тебя его спросят на въезде в Сити и потом могут остановить в городе, у них там бывают проверки. Тебе надо быть на месте к двенадцати часам. До Сити часа полтора езды, так что выйди пораньше, — он застучал по клавишам, отправляя мне адрес. — Удачи!

— Спасибо! — искренне ответила я.

Наверное, если бы сегодня дежурила его сменщица — та девчонка в свитере и с «паутинками» на руках — не видать бы мне даже шанса на эту работу.

Дороги до дома я даже не заметила — впервые за последние полгода мне хотелось улыбаться. Нико был прав — я справлюсь.

В восемь утра я стояла посреди комнаты в одних трусах и все глубже увязала в недовольстве собой. Мы с Коди оба напоминали рисунок, который забыли раскрасить — бесцветные волосы, очень светлая кожа, которую нельзя показывать солнцу, и такие же светлые, мутно-серые глаза. Раскраска, исчерканная фломастером, — вот, как я выглядела. Я машинально потерла розоватые шрамы на руках — следы педагогических усилий нашего отца. У Коди тоже такие остались.

Приняв решение, что в таком виде в Сити показываться нельзя, я распотрошила косметичку Эме, накрасила свои бесцветные брови и ресницы и стала нормальной такой блондиночкой, не красавицей, но сразу и не скажешь, что где-то в моих генах случился сбой. Волосы, коротко остриженные полгода назад, отросли и начали виться — можно решить, что так и задумано, к тому же вчера я их вымыла. Вечером я снова наведалась в старую квартиру, упаковала наши с Коди вещи в большую коробку, которая теперь занимала угол в квартирке Эме, выкинула то, что не поместилось, и от имени бабули Немет закрыла договор аренды — все равно оплаченный срок заканчивался через три дня, а платить дальше мне было нечем.

Приличия ради я сказала Эме, что перееду в социальное общежитие, на что Эме обозвала меня плесенью без мозгов, и я осталась у нее. Эта квартира тоже была социальная, но классом повыше, с настоящим окном, собственным душем и всем таким — Эме считалась жертвой фармкомпании, так что эта компания и оплачивала ей жилье.

Среди прочего вчера я принесла вполне приличный комбинезон, который надевала только по особым случаям, почти новый, из благотворительного магазина. Смогу произвести хорошее впечатление на Маноа. Пусть только даст мне шанс. Я не подведу. Я буду работать, буду учиться — вдвоем мы с Эме справимся, я уверена, я сделаю так, чтобы Коди мог мной гордиться там, где он сейчас. Чтобы не оказалось, что он предупредил меня зря.

Автобус в Сити уходил с первого автотерминала, и он был гораздо приличнее пятого, который я изучила вдоль и поперек. За билет я заплатила из остатков денег, перечисленных мне социальной службой. Автобус тоже был красивый, новый, с кондиционером. В Сити воздух везде фильтруется, даже на улицах стоят очистные установки, но я все равно повесила на пояс респиратор — фильтров в нем не было, но пусть наниматель видит, что я нормальный человек, не скребу социальное дно.

Мне досталось место у окна, и я решила, что это хороший знак.

Автобус тронулся, плавно набирая ход. В Сити вели две дороги, старая и новая. Мы, разумеется, ехали по старой, новая была платная. Проехали через все Гетто, вдоль границы Промзоны, притормозили у песчаного карьера, пропуская вереницу самосвалов. Я прилипла к окну. Именно на этом карьере Нико учил меня летать. Коди тогда лежал в больнице — ему как раз возвращали слух, и я маялась, не зная, куда себя приткнуть, когда позвонил Нико и сказал, что хочет кое-что мне показать. Мы редко бывали только вдвоем, это было что-то особенное, а когда я узнала, что именно он хочет мне показать, настроение взлетело до небес. Из всей компании он выбрал меня! Это что-то да значило.

В ту неделю карьер пустовал — кажется, рабочие решили устроить забастовку.

— Не подсматривай, — сказал Нико. — Сейчас, соберу, тогда можно.

Пока я сидела у обрыва и пялилась на брошенные экскаваторы, он возился, доставая детали из огромных размеров свертка, который тащил на себе всю дорогу.

— Все, — наконец сказал он, — можешь повернуться.

Я обернулась. Нико гордо смотрел на меня, держа в руках нечто, напоминающее крылья небольшого самолета.

— Это параплан, — сказал он. — Ну, не совсем, но вроде того. Хочешь полетать?

У меня даже мысли не возникло, что это может быть опасно. Если Нико придумал что-то, это точно сработает. Так что я поднялась, подошла к Нико, и он принялся застегивать крепления.

— Просто разбегаешься и прыгаешь, — сказал он, когда с креплениями было покончено. — Держись параллельно земле. Вот, сунь руки в эти петли. Если потянешь за них, крыло наклонится и ты повернешь. Если нет, будешь просто плавно снижаться. Не бойся, я уже пробовал, он надежный.

Я и не боялась. Просто разбежалась и прыгнула.

Я зажмурилась и снова почувствовала это. Ветер, земля далеко внизу, солнце слепит глаза, я кричу от ужаса и восторга, и Нико тоже что-то кричит мне, стоя на краю обрыва и размахивая руками.

Если бы мне предложили вернуться в любой день моей жизни, я бы выбрала этот.

Самосвалы наконец проехали, и мы снова тронулись. Карьер остался позади, потянулись циклопические постройки, назначения которых я не знала, потом здания складов, ажурные секционные башни, снова склады, огромная воронка, оставшаяся после взрыва — раньше, до позапрошлой войны, на ее месте был какой-то завод, и сюда мы потом тоже приходили испытывать параплан Нико, уже всей компанией.

Дорога повернула влево, потянулся однообразный пейзаж — коричневая топь, из которой торчали редкие деревья. Болота, от которых все старались держаться подальше. По краю болот стояли установки для откачки воды. У администрации города уже который год была мечта — осушить их к чертовой матери и посадить на их месте лес. Проект шел ни шатко ни валко, часть болот и правда осушили и засадили деревьями, но потом дело застопорилось — желающих идти на работу в лесничество с каждым годом было все меньше. Болота будто того и ждали и стали расползаться, только теперь