Владыка морей ч.1 (СИ) - Чайка Дмитрий

Заканчивалась новогодняя неделя, в которую честной столичный люд гулял, как в последний раз, славя каждый своих богов. Языческий праздник Солнцеворота и Рождество Христово праздновали все вместе. Как-то так случайно получилось, что зороастрийский Хоррам руз тоже выпадал на это время, как и праздник молодого Солнца у митраистов. Правда, митраистов в Братиславе не наблюдалось, зато персов-огнепоклонников хватало. Они понемногу приезжали сюда и оставались в Словении навсегда. На их родине сейчас жилось весьма несладко.

Рождественский пост закончился, а потому народ гулял, веселился и водил хороводы вокруг нарядно украшенных елок, будучи в слегка приподнятом настроении. Государь не препятствовал, и таверны работали допоздна, возвращая серебро из карманов обывателей обратно в казну. Загулявших сверх меры и приличия горожан стража, в зависимости от социального статуса, либо приводила в чувство ударом под дых, либо почтительно провожала до дому, получая от жены уважаемого купца или дьяка положенный в таких случаях гривенник. Любили стражники на Новый Год службу нести.

А вот небрежно сколоченный деревянный сарай, стоявший в одном из лучших мест города, приводил всех в недоумение. Это еще что такое? Ведь перед неказистым зданием стояли санки всех трех княгинь и боярские выезды, запряженные тройками рослых коней.

— Чегой-то здесь происходит, уважаемый, а? — интересовался слегка подпивший мастеровой у воина из охраны, переминавшегося у входа с ноги на ногу.

— Театр тут! — важно отвечал тот. — Премьера! Царь Эдип! Понял?

— Не-а! — честно крутил башкой мастеровой. — Я кроме слова «понял» ни слова не понял! Ты, служивый, сейчас со мной говорил-то?

— Коли не понял, деревня, то и иди своей дорогой, — гордо отвернулся воин, который тоже не понимал значения им самим произнесенных слов, но виду не показывал, сохраняя торжественную важность.

— Ишь ты! — удивлялся народ. — Царь какой-то! Премьера! Знать бы еще, чего это такое! Видать, какая-то новая господская забава. С жиру бесятся бояре наши!

А внутри сарая, который отапливался железными печами, труппа, приехавшая летом из Александрии, осуществила свою самую заветную мечту — поставила Софокла, одного из трех великих трагиков. Мелочиться не стали, и начали с Царя Эдипа, который был «наше всё» в античной литературе. Зашли с козырей, так сказать. Ведь если и «Царь Эдип» не зацепит публику, то и вовсе на театральном деле можно будет ставить крест. Останется одни только похабные пантомимы на ярмарках разыгрывать.

Когда труппа лицедеев приехала в Братиславу, перед этим неплохо заработав на Большом торге, развлекая купцов, Самослав сначала не понял, чего от него хотят. Но, обдумав предложение, как следует, решил дать лицедеям шанс. Почему шанс? Да потому, что живьем старые пьесы не ставили уже несколько столетий, и культура античного театра была утрачена полностью. Говоря откровенно, восстанавливать ее особого смысла князь не видел. Все эти маски, которые менялись в зависимости от поведения персонажа, казались ему невообразимой глупостью. Он поставил условие — играют без всяких масок, женщины играют женщин, а мужчины — мужчин. Иначе не поймут люди греческих изысков. Тут пока, слава богам, греческих изысков не наблюдалось. По старинке люди жили. К его великому удивлению, труппу взялся опекать сам епископ Григорий, который, стыдливо пряча глаза, засыпал князя цитатами из Аристотеля, который данного автора ставил весьма высоко. Организацию будущего представления его преосвященство взял на себя. Лицедейство в империи считалось делом презренным и святыми отцами порицаемым, но в здешних лесах отцу Григорию дать укорот было просто некому. Папа Александрийский Вениамин прятался где-то в египетской пустыне. Папа римский Гонорий сидел в разоренной Италии, и не высовывал носа за стены Вечного города. Ему не до театра было. Тем более не до театра было патриарху Софронию, который прямо сейчас командовал в осажденном арабами Иерусалиме. С патриархом Константинопольским Сергием Григорий был в контрах, не разделяя его доктрину о единой божественной энергии, а в Антиохии в то время патриарха вообще не было.

В общем и целом, к намеченному сроку лицедеи управились. Премьера удалась на славу, а потому князь хранил вежливое молчание. Он откровенно скучал, глядя на неумелые кривляния актеров. Ему все происходящее казалось неимоверно пафосным, наигранным и неискренним действом, но вот многих из присутствующих оно проняло всерьез. Видимо, здешняя публика сама дорисовывала в своем воображении недостающие детали, ведь декорации были откровенно убоги. Княжна Юлдуз рыдала в голос, когда жена главного героя убила себя, узнав, что она его мать. Святослав обнимал свою невесту, а она горько плакала, уткнувшись ему в плечо. Рядом всхлипывали все три княгини. А беспомощно шагающий Эдип, который выколол себе глаза, крича, что недостоин смерти, вырвал из зрителей всеобщий вздох ужаса. По настоянию князя использовали куриную кровь, которой актер незаметно вымазал себе лицо. Получилось до того похоже, что народ поверил, что он это взаправду с собой сделал. Все-таки, люди тут были предельно неискушенные, в театре разбирались плохо, а вот в крови, наоборот, хорошо. Потому-то окончание пьесы зрители встретили восторженным ревом, свистом, топотом ног и стуком по подлокотникам кресел. Научить бояр выражать свои эмоции аплодисментами князь Самослав как-то не додумался. Горящие восторгом глаза епископа Григория убедили князя еще в одной несложной мысли — ему придется строить постоянное здание театра.

— Збыслав! — негромко позвал он боярина, который сидел впереди и утешал своих рыдающих жен. Они не могли пережить такого накала страстей. А вот сам боярин не впечатлился. Он был слишком циничен и рационален, чтобы пропустить множество логических огрехов в этой истории. Ну, на кой, спрашивается такому видному парню за себя старую бабу брать, если вокруг молодых полно?

— Все понял, княже, — отозвался Збых. — Все вскорости обсчитаю. Лицедеев задаром кормить не будем. Пусть казне аренду платят. Лет за десять здание отобьем, а потом в плюс выйдем. Я уже все обдумал, пока эту муть смотрел.

— Ах, ты ж! — невольно крякнул князь, припоминая кое-что из прошлой жизни. — Вот молодец! А то я бы им сейчас… Им тогда вон чего, а они, сволочи… Э-эх!

* * *

Февраль 637 года. Третье жупанство Префектуры Норик. Бывшее жупанство Моимира. Бывшие дулебские земли. Граница с Баварским королевством.

— Да куда ж ты снова собрался, Любимушко! Холод же собачий!

Жена Цветана пустила было пустую бабскую слезу, хотя знала, что дело это бесполезное. Муж ее ни за что объезд своих земель не пропустит, пусть хоть даже сотня оружных варнаков захочет взять приступом их усадьбу. Варнаков отгонит, а потом все одно поедет. Муж ее до работы весьма злой был. Хотя, тут была и другая причина, объясняющая повышенную тягу к труду. Любим давно уже не мог обходиться без почтительных взглядов родовичей, которые начали ломать шапку перед знатью. Раньше не бывало такого, а теперь вот есть… Начал народец вежество понимать, сознавая, кто есть в этой жизни пан Любим, а кто есть они, кость черная. Цветана снова была непраздна, как будто разрывает ее в лютую стужу рожать. Вот и первого сына она в самый мороз принесла. Так думал Любим, с привычным удовольствием лапая пышные женины телеса. Краше его жены никого во всем жупанстве нет. Двести пятьдесят фунтов(1) белого, нежного боярского тела, с рождения не знавшего труда. Слаще и быть ничего не может для того, кто в вонючей от едкого дыма землянке рос. Рос до шестнадцати весен, пока в княжеское войско не попал.

Ритуал сборов был привычен, ведь любой жупан мотался по своей земельке, словно голодный волк. Иначе никак нельзя. Ленивых из жупанов выгоняют с треском, ведь желающих ой как много! И сотники из армии увольняться стали по ранениям, и у набольших бояр свои собственные дети подрастают, голодной пастью щелкая.

— Руку хоть дай разомну! — всхлипнула Цветана, которая каждый вечер делала ему массаж раненой руки. Его показал когда-то ромейский лекарь. Сухая почти рука понемногу отживала, а мертвые, немые пальцы иногда пробивало легким игольным колотьем.