Микеланджело. Жизнь гения - Мартин Гейфорд

к числу тех, что приносили средний доход[75]. Согласно налоговой декларации catasto за 1470 год, в то время, то есть за пять лет до рождения Микеланджело, два вола требовались, чтобы вспахать землю, которая ежегодно давала урожай зерна, фиг, шестнадцать бочек вина и пятнадцать – оливкового масла; кроме того, на этой земле разводили скот и кур, снабжавших семейство мясом и яйцами. А еще, судя по более поздним источникам, к этому земельному участку примыкало нечто такое, чем могла похвастаться отнюдь не каждая ферма, даже в окрестностях Флоренции: каменоломня. Нетрудно вообразить маленького Микеланджело, который играет в имении: он наверняка знал там каждый уголок с раннего детства.

Сеттиньяно был деревней каменотесов[76]. Все окрестности, включая такие соседние поселения, как Фьезоле, целиком зависели от добычи камня, подобно тому как иные местности – от лесного хозяйства, охоты или рыбной ловли. В деревушке жило немало каменотесов и резчиков по камню, а венчали всю эту ремесленную иерархию скульпторы. Из фамилий флорентийских скульпторов, специализировавшихся на резьбе по камню, можно составить список сел и деревень, разбросанных по этим холмам: Мино да Фьезоле, Дезидерио да Сеттиньяно, Бенедетто да Майано, – Майано располагалось совсем близко. Архитекторы и скульпторы братья Бернардо и Антонио Росселлино происходили из клана, издавна живущего в Сеттиньяно, а их дядя Якопо ди Доменико ди Лука дель Борра Гамберелли одновременно фермерствовал и владел каменоломней: подобное сочетание часто встречалось в тех краях.

Как писал Кондиви, кормилица Микеланджело «была дочерью и женой каменотеса. Потому-то Микеланджело и имел обыкновение говорить: вот, мол, неудивительно, что он получает такое наслаждение, работая резцом каменотеса»[77]; однако эта небрежно брошенная шутка, несомненно, была не вовсе лишена серьезности. Вазари повторяет эти слова мастера почти дословно, лишь более кратко: «Да и резцы и молот, которыми я делаю свои статуи, я извлек из молока моей кормилицы»[78].

В этой похвальбе Микеланджело подспудно слышится популярное среди флорентийцев того времени опасение, что дети из средних классов общества якобы приобретут привычки, свойственные рабочему классу, «всосав» их с молоком кормилицы. По этой причине святой Бернардин возражал против кормилиц. Он предупреждал родителей из числа своей паствы: «Невзирая на то что это ваше собственное дитя, а вы мудры, благовоспитанны и сдержанны, вы отдаете его свинье, дабы она его вынянчила… А когда дитя ваше возвращается к вам, вы заявляете: „Уж и не ведаю, на кого ты похож! Ты точно никого из нас ничем не напоминаешь!“»[79] Как мы увидим, именно такая судьба, по мнению Лодовико Буонарроти, и постигла его сына.

Ни Кондиви, ни Вазари не упоминают имени кормилицы Микеланджело, да и сам Микеланджело, возможно, не видел в том необходимости: от природы он был склонен опускать мелкие докучные детали и сосредоточиваться на главном. Например, предпочитал изображать ангелов без крыльев. Впрочем, существует потенциальная кандидатка на эту роль, занимавшая весьма важное место в жизни Микеланджело: мона Антония Бассо. Ее муж Пьеро Бассо крестьянствовал на ферме Буонарроти в Сеттиньяно[80]. Их первый ребенок, который не умер в младенчестве, сын Бернардино, родился в 1474–1475 году.

Выходит, Бернардино Бассо был ровесником Микеланджело или чуть старше, а потому Антония Бассо вполне могла кормить сына грудью, когда Микеланджело появился на свет. В качестве кормилицы флорентийцы нередко выбирали домашнюю служанку или жену батрака, работавшего на семейной ферме. Пьеро трудился на земле, принадлежавшей Буонарроти, но это не означает, что он не мог подвизаться и каменотесом. Большинство местных жителей, вероятно, сочетали эти занятия. Действительно, в 1505 году он руководил строителями, которые ремонтировали дом в Сеттиньяно.

Флорентийские дети жили с кормилицами, пока их не отлучали от груди, а иногда и дольше. Поскольку его брат Буонаррото родился в 1477 году, спустя всего два года после появления на свет Микеланджело, тот, возможно, пробыл у кормилицы дольше, а не вернулся к матери, которая не могла бы за ним присматривать. Так или иначе, в детстве он провел немало времени на ферме и в ее окрестностях, а также в деревне, расположенной чуть выше по склону холма, в обществе каменотесов и их детей.

В сеттиньянских карьерах добывали мачиньо – мелкозернистый серый песчаник, высоко ценимый во Флоренции. Этому материалу присуща мрачноватая красота: диапазон его оттенков колеблется от темно-зеленоватых до серо-голубоватых, его тонкая текстура позволяет вырезать четко очерченную деталь, а еще он обладает удивительным свойством одновременно поглощать и отражать свет, производя парадоксальное впечатление: он кажется темным и вместе с тем светящимся. Именно из этого камня Брунеллески изваял колонны и капители своих зданий. Из него же Микеланджело впоследствии будет высекать архитектурный декор для Сан-Лоренцо.

Флорентийцев этот камень заинтересовал настолько, что они стали различать его разновидности с характерными, едва заметными особенностями и дали собственные имена различным его вариантам, величая наилучший «пьетра дель фоссато», а другие – «пьетрасерена» и «пьетрафорте»[81]. Микеланджело, обладавшей невероятной чуткостью к текстуре и цвету камня, пошел еще дальше и не ограничился этими общими наименованиями. Он знал, что в любой каменоломне, в любом слое можно добыть совершенно неповторимый, отличный от других материал. В договоре на изготовление лестниц и двух дверей для библиотеки, которую Микеланджело строил в Сан-Лоренцо в двадцатые годы XVI века, мастер особо подчеркивал, что ему надобен «пьетрасерена» того же цвета и вкуса (colore et sapore), что и прилагаемый образец[82]. Камень он описывает, используя чудесное слово «вкус», словно говоря о яствах, и тем самым подчеркивая его чувственную природу.

Две волюты из пьетрасерена. Деталь вестибюля библиотеки Лауренциана во Флоренции. Ок. 1526–1534

Проектируя здания в Риме, Микеланджело внимательно следил за качеством местного камня, травертина, известкового туфа с оригинальной ноздреватой, желобчатой поверхностью, столь же отличающегося от флорентийского песчаника, сколь ростбиф – от фуа-гра. Возведя из травертина стены собора Святого Петра и дворцы на Капитолийском холме, Микеланджело показал в самом выгодном свете его неровную, шершавую текстуру.

Скульптуры он высекал только из лучшего белоснежного, чистейшего мрамора, известного под названием statuario и добываемого преимущественно в нескольких каменоломнях к северу от Каррары. По мнению ваятеля и ювелира Бенвенуто Челлини, даже этот мрамор, лучше всего подходящий для скульптуры, имел по крайней мере пять или шесть «сортов», от первого, с «очень крупным зерном», до нежнейшего, который он описывает как едва ли не напоминающий «оттенком» человеческую «плоть», «самый ровный, самый красивый и самый податливый из всех, что попадаются на свете»[83]. Микеланджело славился своим умением определять качество выбираемой каменной