Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим - Виталий Протов

Я в задумчивости почесал затылок, не находя способа удовлетворить их запросы. Будь у меня запас времени, я бы разобрался с каждой по отдельности, к их полному удовольствию, но в данных обстоятельствах...

Ко всем неурядицам тут еще вдали раздались выстрелы, и из-за пригорка показался мой ординарец.

– Турка, кажись, наступает! – прокричал он, недоуменно глядя на сомкнувшееся вокруг меня кольцо женщин.

– Держите оборону! – крикнул я в ответ. – Я приду на подмогу, как только управлюсь тут. И если ты думаешь, что там у вас будет жарче, чем здесь, то, уверяю тебя, ты ошибаешься. А вам приказываю не отступать ни на пядь.

«Вот так оказия!» – думал я. В какие только переделки не доводилось мне попадать, сколько раз бывал я на волосок от гибели, но всегда умел найти выход из положения, в очередной раз золотыми буквами вписывая свое имя в человеческую историю правдивейших и необыкновеннейших (а люди думающие прекрасно знают, что эти два понятия отнюдь не противоречат друг другу) приключений. Но в этот раз моя привычная изобретательность словно улеглась спать раньше своего хозяина. Как я ни изощрял свой ум, он не подсказывал мне ничего достойного моей репутации.

Но тут судьба сжалилась надо мной, и я вспомнил, как наш повар готовит курей к обеду для полковых офицеров. Он нанизывает с десяток тушек на металлический прут, который кладет на две рогатины, вбитые в землю по сторонам костра. Ни в коей мере не желая сравнивать достойнейших матрон, столь страстно и самозабвенно искавших моего общества, с курями на пруте, хочу, однако, заметить, что было что-то птичье в повадках моих милых дам – в щебете, который, словно облака дыма, неизменно поднимался над их головами, стоило им сойтись в количестве более одной, в целеустремленности, напоминавшей целеустремленность курицы, выкапывающей из земли червяка или зернышко, в шляпках, напоминавших куриные гребешки...

Впрочем, я отвлекся. Итак, подсказка нашего повара была воистину гениальной.

– Милые дамы, – сказал я. – В сложившихся обстоятельствах существует лишь одна возможность удовлетворить ваши естественные желания. Скоро начнется бой, а я солдат Ее императорского величества и могу в любую минуту принять героическую смерть. И потому прошу, ежели вас по-прежнему снедает страсть, подчиниться мне во имя вашего же блага.

С этими словами я взял под ручку самую высокую даму и, подведя ее к конской привязи, предложил принять позу игрока в чехарду (сим занятием на досуге весьма увлекались наши кирасиры). Потом попросил остальных дам построиться по росту, что вызвало некоторую неразбериху, потому что каждая из дам считала себя выше остальных, но тут уж мне пришлось вмешаться самым решительным образом и расставить дам по росту, определенному им Создателем. Однако и тут возникло некоторое замешательство.

Четыре дамы окружили меня – вид у них был взволнованный, и мне пришлось выслушать их, что, правда, удалось не сразу, поскольку говорили они, перебивая друг дружку. Суть их просьбы сводилась к следующему. Они дружны с давних пор и привыкли быть всегда рядом. А потому просят и теперь не разлучать их – поставить рядом, невзирая на различие в росте. Да и мужья их проходят по одному ведомству, так что и им разлучаться невмоготу. К тому же мужья их – люди в империи важные (тут они, кстати, и назвали знаменитые фамилии господ, с которыми я потом имел честь неоднократно встречаться на светских приемах. Да это были люди заметные и значительные. Кто в те времена – не знаю, как обстоят дела сейчас, – не слышал этих звонких имен: Пучков, Ле Онтье, Куроловов и Сученко? Вот только запамятовал, по какому ведомству они проходили), что лишь усиливает их аргумент быть рядом в том, что им предстоит.

Но я был непреклонен. Если не по росту, твердо заявил им я, то мне с прискорбием придется исключить их из числа претенденток на мое внимание. Госпожи Пучкова, Ле Онтье, Куроловова и Сученко вынуждены были занять в строю места, отведенные им природой.

Я прошелся вдоль выстроившейся внушительной колонны этих новоявленных игроков в чехарду и придал дамам подобающий предстоящему действу наклон.

Итак, все были готовы. Я еще раз оглядел этих отважных и чувственных дам, не побоявшихся заявиться сюда, на самый театр военных действий, пренебрегая опасностями, которыми была чревата подобная экспедиция. Но неожиданно все снова разрушилось. Потому что две дамы самого высокого роста, занявшие по моему распоряжению позиции в начале сего необычного строя, вдруг покинули свои места и обратились ко мне с пламенными протестными речами.

Они почему-то решили, что отведенные им места ущемляют их самолюбие и не соответствуют месту, которое они занимают в обществе. Потому как, заявляли они, с одной стороны, они вроде бы первые, но по существу оказываются последними, если они правильно поняли мои намерения. По их словам, получалось, что позиция в конце намного авантажнее позиции в начале. Не знаю, на чем основано было их заблуждение, будто они будут в чем-то ущемлены на том месте, которое я им указал, но я поспешил их заверить, что ничего подобного не имел в виду, и они тем скорее убедятся в справедливости моих слов, чем скорее вернутся на свои места. Тем более что нам, так или иначе, нужно торопиться – упаси бог, если враг сейчас предпримет серьезную атаку.

Без особого энтузиазма, но дамы вернулись на свои места.

А тут совсем некстати и в самом деле прибежал мой вестовой – доложить, что турки и впрямь предприняли серьезную лобовую атаку.

Я приказал им держаться до последнего, если будет совсем трудно – разбудить моего друга Василия Пердунова, а пока не мешать мне, поскольку моя честь не позволяет мне покинуть это ристалище, покуда я не выполню свой рыцарский долг, и уж тогда я смогу обнажить мое другое оружие – клинок дамасской стали – и присоединиться к ним на поле боя с врагом.

Вестовой убежал исполнять приказание, а я вновь обратился к моим дамам, которые, похоже, застоялись в своих позах и как породистые лошадки начинали бить ножками.

Теперь ничто не мешало мне удовлетворить их желание – быстро, увесисто и с удовольствием как для них, так и для меня, – к чему я и приступил немедленно, расположившись за последней из дам, которая сладострастно крякнула при моем вхождении. Другие завистливо обернулись на этот вскрик, но и им не пришлось долго ждать мига наслаждения – пройдя через первую, я вошел во вторую, в третью, в четвертую (что требовало от меня немалой виртуозности, так как приходилось попадать в цель с расстояния) – и все они, мои уточки, крякали от удовольствия.

Когда до меня донесся крик последней (или первой – как посмотреть) из них в этом ряду, той, что я поставил у конской привязи, и я полностью уверился, что не посрамлю чести рода Мюнхгаузенов, у меня отлегло от сердца.

Ни одна из дам не осталась обиженной – всем досталось, всем хватило, и я думаю, если бы их было и поболе, то и тогда никто из них не остался бы внакладе. Все они оказались нанизаны на мой вертел и ничуть не страдали от этого, напротив, словно просили поддать жару. Их сладострастные стенания были и в самом деле похожи на утиные клики, далеко разносящиеся по округе. Не удивлюсь, если они насторожили турок («Откуда тут не в сезон могли взяться утки, – возможно, думали они. – Не скрывается ли за этим какая-то подлая ловушка?») и ослабили их натиск.

Наши упражнения продолжались достаточно долго, чтобы окупить все труды моих милых прелестниц по упорным поискам иностранца, спасшего их от огня в морозную ночь более полутора лет назад. Да и я получил некоторую компенсацию, потому как после того происшествия у меня оставался осадок неудовлетворенности – шелковистые ягодицы не шли у меня из головы, как не идет из головы у рыбака осетр, сорвавшийся с крючка.

Должен сказать, что все вместе мы являли собой подобие некоего удивительно гармоничного музыкального инструмента, который, словно подчиняясь воле дирижера, исполнял сладострастную фугу, завершившуюся мощным аккордом – двенадцать утиных кликов, слившихся в один, и добавившийся к нему громкий стон, что вышел из моей груди. Так завершилась эта музыкально-акробатическая пиеса, к взаимному удовольствию всех ее участников.

А если у кого-то из читателей возникло сомнение в правдивости моего рассказа, то я приведу один убийственный аргумент, который исключит малейшие основания для сомнений такого рода (я уж не говорю о том, что внимательный и добросовестный читатель, сопереживавший мне в вышеописанных приключениях, не может сомневаться насчет моих мужских достоинств и способностей). Ежели ты, мой недоверчивый читатель, усмотрел ложь или преувеличение в моем рассказе, то позволь мне спросить у тебя: если это выдумка, то как можно объяснить, что крякнула последняя (или опять же первая – как посмотреть) из моих уточек? С чего это она тогда так сладострастно вихляла гузкой? Не слышу ответа... А не слышу его по одной причине: возразить-то нечего, потому что барон Мюнхгаузен ни на йоту не солгал и не преувеличил в своем рассказе...