Армейские байки (сборник) - Владимир Аникеев

Именно так – в теплом и уютном лесу процесс пошел, как говаривал один не альпинист, а скорее террорист-подрывник… Если честно, то дальше обо всем рассказали чуть позже товарищи – между прочим, не бросили пропадать в диком лесу, а ведь могли. Но нет, вели до конца, хотя трудно им было и теряли пару раз! И меня, и дорогу…

Сначала, если этим спасателям верить, я с наглой мордой подошел к каким-то ребятам и начал спрашивать закурить. Ребята ничего, закурить дали, а мне, похоже, было плевать, что на плечах их полушубочков капитанские да майорские погоны! Потом нам всем после перекура как-то нехорошо стало. А тут мои поводыри и толкуют, мол, стой ровно, сейчас здесь генерал проезжать будет. Им об этом какие-то офицеры из проехавшего мимо «уазика» сказали. Ну, генерал – это святое! Стою, глаза пучу, не шатаюсь. Почти. И тут мне так снежка глотнуть захотелось! Наклонился зачерпнуть… В общем, хряпнулся я… хм, лицом в снег как раз пред высокие очи, взиравшие на нас из генеральской кареты. Такая вот конфузия, изящно выражаясь. А генерал и свита его – что значит воспитание! – сделали вид, что ничего не заметили…

А вот ротный заметил.

И именно в тот момент, когда братья по оружию пытались незаметно забросить мою безвольную тушку в кузов грузовика… Что сказал, спрашиваете? Ну, что сказал… Люди вы взрослые, понимаете, что здесь про это писать неприлично. А я-то, наивный, думал, что все матюги знаю! Если попробовать перевести, то сказано было примерно следующее: «Вы, молодой человек, нехорошо себя ведете… Что ж ты, подлюка зеленая, как конь водку жрешь?!!» Вы будете смеяться, но на гауптвахту меня опять не посадили, а наша команда заняла… первое место по скорости восхождения и дисциплинированности! Вот я до сих пор все прикидываю: это что же, все остальные были еще пьяней?!

* * *

И, кстати, напоследок… нет, не о птичках, а о конях-лошадях… Иногда у деда моего спрашивали, где он так с лошадьми управляться научился?

– Где-где… – сердито хмыкал дед, сворачивал «козью ножку», закуривал свою махорку и вдруг улыбался во все свои четыре зуба. – Я, между прочим, перед войной чуть в кавалерию не угодил! Да-а, давненько все это было… Году в сороковом, уже после финской… Где-то по лету приезжает к нам в часть с инспекторской проверкой сам товарищ Буденный. Ну, орел! Усы, звезды маршальские, вся грудь в орденах, и галифе поширше танка будут! Ну, как положено, все осмотрел, а потом и спрашивает, мол, товарищи красноармейцы, у кого какие просьбы? Я и ляпни сразу, мол, всю жизнь мечтаю служить в нашей героической, легендарной кавалерии! Сам понимаешь: кубанка, башлык красный, шашка, лампасы – ну, в общем, красота, умереть – не-встать!

Тут товарищ Буденный хитренько так улыбается в усы свои знаменитые и велит ординарцу лошадь привести – он во все поездки коня брал – говорю же, орел! Привели… кобылу. У нас, кавалеристов, говорит мне маршал, есть обычай посвящать новичка в конники. Так что, говорит, дай ей сахару и целуй перед всем строем! Тут я как-то сразу и затосковал… Кобыла, конечно, красоты неописуемой, ну так кобыла ж – не красная девка! Смотрю я на ее хвост и спрашиваю – а куда целовать-то? Маршал опять смеется: не туда, куда ты подумал, а просто в губы. Ну я, конечно, повеселел и сахарку ей на ладони дал. Она схрумкала и губки ко мне этак вот тянет… И стыдно вроде чуток, и кубанку страсть как охота поносить!..

Здесь дед всегда делал паузу, выдержанную в самых лучших театральных традициях.

– И ты?! Поцеловался? – Глаза слушателей послушно загорались неподдельным интересом.

– А что я… – Тут дед гасил самокрутку и устало вздыхал. – А я, дурак, проснулся… Накрылась моя кавалерия кубаночкой с красным верхом!

…Давно нет деда, а лучше него армейские байки рассказывать никто не умел. Чего стоила одна его история о нераскрывшемся парашюте, когда он, выполняя особо секретное задание товарища Сталина, грохнулся в глубокий снег, что его и спасло! Дальше дед деловито расписывал, как он выбирался из сугроба, раздвигал кусты… и наблюдал, как бабы рожь жнут. Слушатели порой не сразу соображали, что хлеб убирают все же в августе, а уж когда до них доходило, то начинали помаленьку умирать. А дед неспешно добивал их новой историей…

У меня так не получится, сколько ни бейся. Если вы уж все-таки добрались до этого места, то поклон вам низкий и, как говорится, глубокий респект за терпение и снисходительность. Ведь иногда слушать бывает еще труднее, чем рассказывать, так что, «а кто слушал – молодец!».

Всего вам доброго.

Ваш А. Терентьев, которому так и не суждено было стать генералом…

Александр Прокопович

Вешайтесь!

В Советской армии солдат одевали на совесть.

Дело было двадцать второго июня, и, вероятно еще раз сверившись с календарем, нам выдали белье зимнее фланелевое и форму полушерстяную. Сразу после этого посадили в поезд и отправили на пересылку. В поезде забота интендантов чувствовалась особенно остро. Я занял третью полку, и это было самое комфортное место в плацкартном вагоне, потому как туда никому не пришло в голову забраться вдвоем.

Было тепло. В смысле – дышать нечем. И то, что мы давно сняли «форму полушерстяную», помогало слабо: при жаре на улице за пределами градусника фланелевое белье радует мало, зато довольно быстро становится вонючим.

Ехать было недолго, и как раз к тому времени, когда воздух начал остывать до щадящих тридцати градусов, мы уже были в небольшом городке Лубны Полтавской области, откуда нас должны были разбросать в разные части по всему необъятному социалистическому лагерю.

Призыв у нас был специфическим: в тот год никакие отсрочки для студентов не действовали, верховный главнокомандующий решил, что – ничего страшного, послужат, как все нормальные люди. И мы как-то даже не протестовали, потому как одни с детства мечтали быть пограничниками, другие – летчиками, и абсолютно все – служить Родине и чтобы автомат на груди.

Процесс обмена зимнего белья – нового, но уже грязного, на летнее старое и нечистое – прошел легко. Вероятно, это был как раз тот случай дедовщины, которому были все рады. Это уже зимой я ностальгировал по фланельке (кстати, больше за всю свою службу ничего теплого – не считать же шинель чем-то и вправду согревающим – мне даже видеть не пришлось).

На следующий день к нам пришло местное начальство. Роту построили и попытались выявить нужных. Интересовали водители, спортсмены, художники и музыканты. Меня касалось последнее. Играть на трубе не умел (собственно, и до сих пор не умею), но мне сказали, что обычно достаточно буквально одной ночной репетиции – и у всех получается. То есть музыкальная школа тут не главное. И без слуха справлялись, а уж если он имеется, то есть все шансы научиться и даже поспать немного.

Параллельно прошел слух о том, куда нас направляют. Первый раз он пришел со стороны коптерки, где нас пытались уговорить поменять свои свежевыданные кожаные ремни на «стекляшки». Аргументом было то, что нам все равно снова выдадут, а местным негоже в таком убожестве идти на дембель. На логичный вопрос, почему это нам все равно выдадут, ответом были широко раскрытые глаза и фраза, которая заставляла расправлять плечи. Не всех, но меня заставляла: «Дык, вас же ж отправляют исполнять интернациональный долг».

Во второй раз слух пришел из столовой от поварихи Маши, женщины, которая таскала огромные столовские кастрюли, совершенно не напрягаясь. С высоты своих почти двух метров и ста пятидесяти килограммов она взирала на нас огромными печальными глазами и пыталась накормить на два года службы вперед. Время от времени она вздыхала и приговаривала: «Ну куда ж таких молоденьких посылают. Одни ж скелетики, там же и мяса почти не видать». (На самом деле до состояния скелетов нам было еще служить и служить, месяца два, минимум.)

Вот уверенность в нашем будущем и сыграла с нами злую шутку. Сейчас это кажется странным, но комсомольцу, отличнику, твердо верящему, что в будущем его ждет карьера инженера электрических машин, казалось просто оскорбительным променять «Интернациональный Долг» на службу в муз-взводе. Даже если играть на трубе так просто, как об этом говорят.

Все таланты нашего взвода остались в нем же: и художники, и спортсмены, и музыканты. И даже визит делегации старослужащих, которые в ходе встречи без галстуков прозрачно намекнули, что лучше послушать старших, не помог.

Хотя спали тревожно. Ждали дедовщины. Под утро, так и не дождавшись, рота уснула, чтобы ровно в шесть быть разбуженной и построенной.

Интернациональный долг оказался правдой. Почти правдой. В Афганистан не послали, командование нашло другое место на карте – дружеская Польша открывала свои объятия, и нас ждала танковая учебка (а не какой-то там муз-взвод под Полтавой).

И даже дедовщина нас не испугала. Дедовщина нас сильно расстроила.

Уже после построения до каждого в отдельности и до всех вместе начало доходить, что нас таки наказали. Обворовали всех. У меня с руки сняли часы «Полет», а заодно свистнули игрушечного дракончика, у кого-то изъяли деньги, у кого-то фотографии, местные не брезговали ничем. И все это за те неполные два часа между тем как мы заснули и нас разбудили.