Настоящие мужики детей не бросают - Романов Владислав Иванович

— Болели.

— Тогда ты знаешь, что это такое и какую жуткую боль я испытываю! Будь здоров, капитан!

Он отключился, а Климов готов был вдребезги разбить телефон о стену.

Стрелки часов показывали уже семь вечера. В шесть Климов обещал заехать за сыном и привезти его домой. Прошел час, он даже не позвонил. Асеева была так этим уязвлена, что даже не могла слушать Сан Саныча. Конечно, капитан позвонит, расскажет, что гонялся за опасным преступником, посчитав сей служебный маневр достаточно весомым, чтобы не чувствовать за собой никакой вины. Все мужики такие. Их правота не подлежит обсуждению, а обстоятельства значительнее, чем сама истина. И женщина, по их представлениям, сделана из ребра Адама и дана им в утешение. Потому мужики ее и любят. Как же не любить свое ребро?

Она обратила внимание на сына, который с горящими глазами слушал рассказ фотографа, и ей стало не по себе.

— Настоящая фотография — это вспышка воображения художника. Я увидел вас такими в своем воображении: смеющимися, прыгающими хохотунчиками — и такими запечатлел на пленке! — обращаясь к сыну, увлеченно рассказывал Сан Саныч.

— А если б увидели плачущими, вы бы заставили их плакать? — поинтересовалась Нина.

— Я никого никогда не заставляю: ни смеяться, ни плакать, ни злиться. — Фотограф с простодушной улыбкой посмотрел на нее, и она смутилась.

— Саша, ставь чайник и тащи вишневое варенье!

Мальчик кивнул и убежал на кухню.

— Вы не боитесь доверять ему спички? Я не к тому, что Саша подожжет или…

— У нас плита с искрозажигателем.

Он снова взглянул на картину, висевшую на стене. На ней обнаженной была изображена хозяйка, сидящая спиной к зрителю. Она держала в руках старинное овальное зеркало, и зритель мог подробно разглядеть красивое и страстное лицо девушки, мечтающей о любви. Теплый утренний свет проникал сквозь шторы полуоткрытого окна, и ветер развевал ее волосы.

— Этот портрет когда-то написал мой первый муж, — заметив взгляд гостя, объяснила Нина.

— Хороший портрет.

— Потом мы развелись, и он уехал в Америку. Там женился, потом развелся, потом снова женился. Сейчас опять разводится…

— А я из Нижней Курьи. Вы спрашивали, откуда я. Это такой маленький городок на Урале, — помолчав, сказал Сан Саныч. — На реке Кама. Один берег высокий, а другой низкий. Я живу на высоком. Дом стоит в корабельных соснах. Они тонкие, певучие, с легкой опушкой наверху. Осенью выпадает синий туман и пахнет смолой. Алмазные капельки на иглах. Все устлано ковром желтых иголок. Тихо и тепло. Можно остановиться и подумать. Мы разучились жить наедине с деревьями, разучились их понимать. А они живые. Умеют говорить. У них хороший язык. Простой и доходчивый. Порой они впадают в тоску, порой веселятся и смеются, как дети. А иногда они молчат. И это удивительное молчание. Они далеко не глупые существа, надо сказать. Я люблю с ними разговаривать. Вам это может показаться смешным, но я нисколько не рисуюсь и не считаю такие вещи блажью. Есть потребность — говори, нет ее — ходи, засунув руки в карманы. Никто никого не принуждает. И мы не должны принуждать друг друга. Она уехала четыре года назад, когда Саше был годик. Просто забрала ребенка и улетела. И я все эти годы ждал, что она вернется. А потом услышал голос сына… Нет, правда, это было ночью, во сне. Он плакал и звал меня. Я еще крепился, думал, сон от тоски. А потом мне сообщили, что жена отдала его в детдом, и я не выдержал. Подумал: как это, при живом отце сын сирота?! Это же неправильно. Взял и приехал…

— А почему она уехала?

— Нижняя Курья — это маленький городок. Даже своего театра нет. Фотография, где я работаю, почти что культурный центр. Жена давно рвалась оттуда, а я как-то прижился. Меня там все знают, любят, уважают. И я всех знаю. Я там нечто вроде знаменитости. Мои фотографии часто публиковались в центральных журналах, в «Огоньке» несколько раз, в географических сборниках, за рубежом. Призы разные давали. Как приз получу, так в местной газете сразу статья с портретом. Все приходят, поздравляют, приносят вино, а один фермер в честь меня недавно целого барана зарезал. Люди смешные, но добрые. И мне трудно с ними расстаться. А она, девушка молодая, эффектная, понятное дело, скучала. У нас в Курье тоже телевидение центральное показывают, она смотрела, смотрела и сбежала… Конечно, я сам виноват. Для молодой девушки, да еще красивой, маленький городок — это как смерть. Она так и говорила: «Хуже смерти!»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Нина внимательно слушала его исповедь. Из тех скупых данных, что ей рассказали при усыновлении, об отце Саши не было сказано ни слова. Молодая мама, оставляя ребенка, лишь отмахнулась от этих вопросов и бросила: «Да ну его!»

— Отец оставил мальчику только отчество, — презрительно усмехнулась при встрече с приемной матерью директриса, — и думаю, что вы никогда о нем не услышите.

Потому Нина так неприветливо его и встретила. А теперь ей было стыдно.

— Извините, я не знала, — пробормотала она.

Пришел из кухни Саша, принес заварной чайник и чашки.

— Умница мой! Молодец! — похвалила сына мать.

Смирнов открыл коробку конфет, пододвинул сыну, улыбнулся.

— Вы поешьте что-нибудь! — предложила Нина. — Полный стол всего, я так старалась, а вы ничего не съели!

Она схватила стеклянную миску с салатом оливье, положила гостю три большие ложки, сгребла ему на тарелку семги, сухой колбасы, ветчины.

— Куда вы столько! Едок из меня еще тот! Я люблю чаи гонять…

— Я прошу вас, поешьте! — Она посмотрела на него с такой мольбой, что Сан Саныч кивнул и стал есть.

— А салат очень вкусный, — похвалил он. — Кстати, сейчас в выставочном зале проходит международная фотовыставка, там мои работы. Можно сходить посмотреть. Завтра как раз суббота. Вы свободны?..

— Я еще не знаю, меня в субботу иногда вызывают на переговоры, — неуверенно проговорила Нина.

— Мы могли бы с Сашей и вдвоем сходить, если вы не против…

— Нет-нет, мне тоже интересно!

— Так пойдемте втроем! — загорелся Смирнов.

— Пойдем, мама! — попросил Саша.

— Конечно пойдем! Одну секунду!

Нина набрала номер мобильного гендиректора.

— Алексей Владимыч, это Асеева, у нас как завтрашний график: трещит, лопается?.. Вот как, понятно… Значит, я могу быть свободна?.. Спасибо. — Она заулыбалась, положила трубку и незаметно выдернула розетку соединительного шнура: ей неожиданно расхотелось видеть Климова. — Ну вот, завтра я свободна!

— Тогда предлагаю общий сбор на двенадцать ноль-ноль! Есть возражения?

— Нет! — радостно выкрикнул Сашка.

Климов взглянул на труп с перерезанным горлом, на выражение ужаса, застывшее на лице мальчика, его худенькое, скрюченное в судорогах тельце, широко распахнутые голубые глаза, казалось, заглядывающие в душу, и тут же вышел из подъезда, жадно захватал ртом морозный воздух, чтоб только его не стошнило. Еще не хватало перед своими опозориться. Сыщик не раз видел самые разные трупы: и обезображенные, и полуразложившиеся, с обрезанными носами и ушами, но с выражением такого мерзкого ужаса на чистом невинном лике — никогда. Конечно же все это усилилось и тем, что был убит сын его возлюбленной, хотя капитан ни разу не видел Сашу, а потому сказать, что перед ним тот самый Смирнов, которого он должен был забрать из детсада, с уверенностью не мог.

Задувал злой ветерок, и милиционеры предпочитали сидеть в подъезде, несмотря на трупик ребенка. Он их почему-то не очень беспокоил.

— Ребята спрашивают, как оформлять, Смирновым? — подойдя к капитану, поинтересовался Кравец.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В отличие от меховой кепки и простенькой «аляски» капитана, старший лейтенант щеголял в желтой ондатровой шапке и в дубленке. Оделся он по-парадному еще и потому, что обещал жене подъехать к ее начальнице на юбилей, она праздновала его в кафе, гости собирались к пяти, и Сережа был обязан купить юбилярше дорогой букет цветов. К пяти он не успел и не смог даже дозвониться до кафе: там катастрофически был занят телефон. Кто-то, видимо, нарочно снял трубку. Шел уже девятый час, и дома его наверняка ожидает скандал: жена очень просила прийти и не опаздывать.