Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год. - Олег Губенко

Другой поддерживает его:

— «Бэтэры» уже совсем заели…

Казаки сокрушенно качают головами, сочувственно поддакивают. Все знают, о чём идёт речь: «бэтэры» — платяная вошь — первый враг русского солдата на войне.

Спрашиваю у одного из ребят:

— Родители есть? Кем работают?

— Мать… Дояркой в колхозе…

— А у тебя? — спрашиваю у другого «срочника».

— Отец — тракторист, мать — в котельной…

Казаки возмущенно гудят:

— Да это те, у кого родители денег не имеют, чтобы от призыва откупить. Вот ведь точно сказано: «Рабоче-Крестьянская Красная Армия»…

В результате расспросов выясняется, что все солдатики не отягощены высшим образованием, вышли из трудовых низов и поэтому поневоле стали изгоями нового мира, выплюнувшего их в пустыню Зла, где они, по преступному замыслу этого мира, должны были привыкать к повсеместному отсутствию красоты и Добра.

Этих мальчишек хотели раздавить, вытравить из солдатской души даже надежду на возможность увидеть в жизни что-либо хорошее, опошлить само понятие души и, вслед за этим, вымести на задворки истории за ненужностью, в виде хлама, понятие долга, чести и патриотизма.

Антивоенная пропаганда обрушилась с телеэкранов и страниц газет, пытаясь раздавить русского солдата, приучая принимать за чистую воду потоки грязи и формируя в его сознании неисчезаемый комплекс необъяснимой вины.

Мы, пришедшие в Чечню добровольцами, уже не раз сталкивались здесь с первыми повсеместно распространёнными последствиями пропагандистских «промываний мозгов». Солдаты и офицеры, в большинстве своём, считали войну ненужной. И наблюдать этот процесс было для нас вдвойне больно: кто, как не казаки, хорошо помнили, что уже однажды Россия рухнула в кровавую бездну, когда армия в 1917 году ухватила ловко подсунутый врагами лозунг о ненужности войны с Германией.

— За что, сынки, воюете? — спрашиваем у солдат.

Пожимают плечами; кто-то робко сказал:

— Кому она нужна, эта война…

Обычный ответ, который уже не раз приходилось слышать. Он не удивил казаков, но немного раззадорил:

— Так воевать будете? Или по домам разбежитесь?

Солдатики с некоторой ноткой возмущения загудели:

— Да, ну… Надо за наших ребят, которых «чехи» убили, отомстить…

И этот ответ мы слышали уже не раз…

Казаки не торопясь, но с жаром, начинают рассказывать приехавшим на Кавказ издалека и не знающим кавказской жизни ребятам о том, что нами пережито и выстрадано:

— То, что война не нужна, не правда… Если мы не остановим боевичьё здесь, то они придут в наши и ваши дома… Вот уже пять лет продолжается здесь беспредел в отношении русского населения… Тысячи людей убиты, десятки тысяч ограблены и изгнаны из Чечни… Мы, казаки, пришли сюда добровольно, и воюем не за денежные интересы кремлёвских чиновников, а за русский народ и за Россию… Чиновники приходят и уходят, а Россия остаётся…

Солдаты внимательно слушают, некоторые из них кивают головой и одобрительно поддакивают. Им нравится то, что с ними разговаривают спокойно и доходчиво, без ругани и нажима. Для них казаки — люди старшего возраста, но это не командиры, с которыми не всегда складываются отношения. Солдатам кажется, что именно здесь к ним относятся с пониманием и, не смотря на возраст, разговаривают, как с равными.

«Срочники» плотнее обступают казаков, потянувшись своими сердцами к человеческому теплу, вытесняющему из них холодный вакуум военной безысходности.

— Перекусить есть желание? — делают казаки заманчивое предложение, уловив в солдатских глазах уныние вечного недоедания, ставшего очередной стабильной реальностью затяжного армейского бытия.

Передаём из рук в руки консервы из нашего сухпая. Солдаты умело вскрывают их ножами и, достав из недр карманов ложки, с жадностью поедают консервированную кашу и тушёнку.

— Вы бы кое-что на потом оставили, — говорит один из казаков.

Солдаты, чуть покосившись, продолжают есть.

— Не оставят, — возразил другой казак. — Боятся, что отберут.

Солдатик, который первым обращался к нам с просьбой дать закурить, отложил пустую банку и, вытирая ложку о грязные ватные штаны, осмелевший и полный уверенности в том, что мы и есть те сказочные защитники от зла, которые появляются неожиданно, и о которых гласят солдатские легенды, сказал:

— Отбирают… Сухпай иногда вообще не достаётся… А если посылка «молодому» приходит, «деды» между собой её делят…

— А командиры?..

Солдат неопределенно пожимает плечами:

— Командирам мы не нужны. Правда, «ротный» у нас вроде нормальный мужик, но если «нажрётся», то под руку не попадай — может в рожу заехать…

Казаки возмущенно загудели:

— Попались бы нам такие «герои»…

Гневные возгласы вначале приглушали доносившийся слева звук шагов, но вскоре и казаки, и солдаты начали оборачиваться в сторону шедшего человека.

Чок-чвак… Чок-чвак…

В шагах полста от нас идёт, с трудом вытягивая сапоги из чавкающей грязи, молодой лейтенант.

Казаки переглянулись…

Двое из наших бойцов идут навстречу офицеру. Поравнявшись с ним, с некоторой взвинченностью, седоусый казак спрашивает:

— Что же вы так мальчишек замордовали?

На казаков смотрели такие же, как и у «срочников», глаза — усталые и, от этого, безучастные. Серое, землистого цвета лицо, заляпанный грязью, кое-где заштопанный камуфляжный бушлат, приходящийся явно не по росту лейтенанту — всё было знакомо казакам, всё это они видели уже не раз в различных частях и подразделениях, дислоцирующихся в Чечне. Да и по возрасту офицер недалеко ушёл от тех «срочников», что кучкой стояли рядом с нами.

Он был такой же, как и все, кто был вышвырнут жизнью на эту мятежную территорию — не лучше, и не хуже.

Казалось, он раздумывает, не зная, что ответить на слова казаков, потому что слова эти исходили не только от них, но и от всей нелепой исковерканной жизни, вопрошающей об Истине и у него, и у всех нас, барахтающихся в омуте пересмутья.

Лейтенант порылся в кармане, достал сигарету и закурил. Взгляд его уткнулся куда-то в сторону, и казалось, будто утонул офицер в нелёгкой думке; затяжная минута молчания повисла между ним и казаками.

Докурив сигарету, он выбросил окурок и спросил:

— Казаки?

Глаза его вновь смотрели на наших бойцов, и вопрос его, неожиданный и, казалось, нелепый, и великая тоска, растворённая в его голубых оконцах души, совершенно выбили казаков из того состояния правдоборства, в котором они пребывали ещё несколько минут назад.

— Казаки…

Лейтенант удовлетворённо кивнул головой и в глазах его сверкнул огонёк искренности.

— Уважаю…

Чок-чвак… Чок-чвак…

Молодой офицер уходил, направляясь к стоявшей чуть поодаль технике. Казаки провожали его взглядом, испытывая необычайное душевное смятение.

Мы с ужасом осознавали, что молодой офицер и солдатики-«негритята» и есть олицетворение современной Российской Армии, трагедию которой мы вполне реально осознавали, но не хотели до сих пор в неё верить.

Мир треснул, и в зияющий провал рухнула красота и порядок, честность и искренность, и даже время исчезло в разломе. Искажённый мир застыл в немой, нелогичной и ужасающей своей кричащей уродливостью мнимой вечности…

И армия стояла сейчас над этим провалом, противясь злой силе, желающей скорейшей её смерти и неотступно подталкивающей к обрыву всё то, что пока ещё отстаивало честь и независимость России.

Облитая газетной грязью, предаваемая политиками «высокого» полёта, разлагаемая появившимися вдруг предателями в погонах, торгующими всем и вся, армия оставалась живой, вопреки всем прогнозам злопыхателей.

«Негритята» вытянули на своих плечах штурм Грозного, мёрзли в полях под Самашками и Шатоем, рыли свои окопы и в плену чужие, грызли сухари и кормили собой вшей. Они чаще всего не задумывались о высокой политике, и понятие Родины вмещалось у них в размеры родного села или города. Усталость разъедала силы и притупляла эмоции.

В какой ещё армии мира солдат может идти в бой под шквальным огнём противника, держась за броню и при этом находясь в состоянии сна?

И это наша боль…

Но и это наша гордость, потому, что не всё смогли продать и купить «коммерсанты» нового времени, осталась душа солдата, сформировавшаяся за столетия воинского служения во имя России многих поколений русского народа.

На уровне подсознания включался механизм выносливости и терпения — основы основ русской победы и, не осознавая этого, «негритята» в подвиге смирения и выдержки продолжали подвиг своих, не знаемых ими, предков.

Под коркой, сотканной из матерщины, пинков и голода, у каждого из солдат покоилось всё настоящее и светлое, присущее каждому из людей, имеющих голос Божий — совесть. По логике правителей «нового времени» они не должны были вырваться из состояния оцепенения, граничившего с пустотой, космическим вакуумом, но душа русского солдата, неумирающая вовек душа, прорастала через все преграды ростками Добра и, пробившись через толщу зла, по-прежнему тянулась к свету…