Журнал «Вокруг Света» №07 за 1970 год - Вокруг Света

Хорхе отложил молоток в сторону, зачерпнул воды и поставил у постели жены:

— Возьми испей-ка, мать. Долго он тебя мучил, — сапатеро вытер жесткой ладонью холодный потный лоб Росарио. Она благодарно улыбнулась. Опираясь дрожащими руками, попыталась подняться.

— Сейчас встану, приберу все.

— Лежи. Я позову Эсперансу.

— Не надо бы девочке видеть все это.

— Отчего ж? Пусть знает. Когда-то и ей придется так вот корчиться.

Росарио ласково прикрыла малыша:

— Назовем его Висенте.

— Как хочешь, — согласился Хорхе и опять застучал молотком по подошве.

...Прошло семь лет. Висенте давно слез с рук старшей сестренки, заменявшей ему няньку. Теперь мать всюду брала его с собой, даже на реку. Она спускалась к воде с тяжелым узлом за плечами, а Висенте с братьями мчался наперегонки впереди. Пока мать стирала и сушила белье, разложив его на песке, дети возились у воды, искали раковины, лепили из глины смешных зеленых человечков. В дни, когда Росарио стирала белье соседки доньи Лусии, та посылала ей в помощь Уинячичку.

Никто не помнил настоящего имени этой девочки. На кечуа «уинячичка» означает «подаренная». Так ее все и звали.

Девочку подарила донье Лусии какая-то пришедшая издалека индеанка. Босая, в длинной, до пят, юбке из материи, которую ткут сами индейцы из волокон кабуйи, она бережно держала в трясущихся ладонях горсть маисовых зерен, полученных за дочку, и долго униженно благодарила добрую сеньору. Во двор индеанку не пустили, чтоб не набраться вшей.

С годами Уинячичка превратилась в стройную красивую девочку. У нее были черные косы до колен, смуглая, блестящая на скулах кожа и сочные губы. Пальцы ее рук украшали позеленевшие медные кольца, оставленные ей на прощанье матерью.

Донья Лусия торговала дровами. Поленницы стояли стеной вдоль дорожки, ведущей от ворот к дому. Под дровами жили змеи. Они появлялись ночью, но иногда вылезали и днем погреться на солнце.

«Дрова» и «деньги» для доньи Лусии звучали одинаково. Похваляясь добротой, благочестивая сеньора изводила Уинячичку работой, била, если дневная выручка казалась ей недостаточной. Девочка пилила и рубила дрова, носила по дворам вязанки, собирала хворост на горах и даже, когда стирала белье на реке, должна была вернуться домой с дровами.

И все же день на реке для бедной девушки был праздником. Вдвоем с Росарио они быстро кончали стирку, а потом она могла лежать на горячем песке, смотреть в синюю глубину неба, петь заунывно и монотонно, как пели в горах женщины ее племени. Уинячичка ловко, ловила мальков, находила сладкие корешки, соты с медом диких пчел. Она научила Висенте разыскивать в прибрежной траве больших жуков и жарить их на плоских камнях, раскаленных в костре. Жуки аппетитно похрустывали на зубах, а внутри были мягкие и сочные. Дома дети Росарио редко ели досыта.

— Что за беда, — бодрился Хорхе. — Плохой день длится не вечно, завтра будет новый, посмотрим, какой он.

Но «завтра» не приносило перемен к лучшему. От воспаления легких умерла сестренка Висенте. Сам сапатеро был плох, задыхался от кашля, на платке его темнели зловещие пятна крови. Росарио помогала ему, как могла: кроила заготовки, шила обувь, ходила по городу с туфлями в руках в поисках покупателя, но чаще всего возвращалась, не продав ни одной пары.

Хорхе все чаще поговаривал о переезде из Риобамбы. Вот в провинции Тунгурауа...

— Опомнись, Хорхе! Тунгурауа! Или не знаешь, как бегут от него люди?

— Знаю, но ведь опять туда же возвращаются.

— А куда им деваться?

— Мир велик!

— Велик-то велик, а идти некуда!

— Отчего же все-таки не попытать счастья?

Росарио избегала говорить о Тунгурауа, а о том, чтобы переселиться в ту провинцию, и слушать не хотела. Соседи тоже с неодобрением отнеслись к затее Хорхе. Имя вулкана произносили полушепотом с похоронным выражением лица: «Тунгурауа — проклятие наше!»

Хорхе отмахивался:

— Вы напичканы предрассудками, как маисовый початок зернами. Везде люди живут, и у Каямбе, и у Котопакси, и у Сангая. Тунгурауа не страшнее других вулканов.

Соседи качали головами:

— Не скажите, дон Хорхе, не скажите. Ни один вулкан столько людей не пожрал.

— Так ведь на нем полям тесно, как заплатам на индейском пончо. Он еще дрожит, а опять его склоны перепахивают!

Мысль уехать из Риобамбы не оставляла Хорхе. Он надеялся, что в Баньосё, где много туристов, хорошему сапатеро работа найдется.

В один из дней, когда ветер кружил над Риобамбой тучи серого вулканического пепла, сапатеро захватил ящик с инструментами, подцепил на сапожную лапку свою низенькую рабочую скамейку с плетенным из ремней сиденьем, перекинул ее через плечо и отправился в Баньос. Пешком.

Скоро он передал, чтоб семья перебиралась к нему. Росарио продала, что можно, и купила билеты на автобус. Он уходил утром.

Висенте тосковал. Никакой надежды увидеть Уинячичку не было. Наверное, она ушла за хворостом и вернется вечером. Да она и не знает, что они уезжают сегодня. Напрасно он ищет ее глазами. Да и чего искать? Все равно уезжать придется...

И вдруг он увидел, как Уинячичка бежит к ним через площадь. Висенте до половины высунулся из окна автобуса, махал ей руками и засмеялся от радости, когда заметил, что у нее на шее бусы из персиковых косточек. Его подарок. Сам полировал косточки речным песком, проделал в них дырки и нанизал на нитку. Уинячичка говорила, что бусы ей нравятся и она будет их хранить.

Висенте кричал, но за шумом мотора голоса не услышать. Шофер просигналил для пущей важности, автобус плюнул газами, и Риобамба поплыла назад. Уинячичка бежала за автобусом, и встречные толкали ее. Потом она остановилась, прижав к груди тонкие руки. Машина давно завернула за угол, а девочка все смотрела на дорогу, будто ждала, что она вернется, и, не дождавшись, села на землю и спрятала лицо в ладони. Глаза у нее были сухие и горячие.

Дева святой воды

Хорхе перевез семью к матери, живущей на окраине города. Безмолвье Анд подступало к порогу дома. У дома были тростниковые стены и крыша из пальмовых листьев. Над гребнями дальних гор таяли в синем небе силуэты путников и мулов, навьюченных поклажей. В ущелье выл ветер и по ночам кричали совы. Висячий мостик раскачивался над пропастью, по дну которой мчалась Пастаса.

Мостиком пользовались все индейцы окрестностей Баньоса. Они пробегали по нему бегом, а чтобы провести мула, всадник спешивался и шел позади животного. Мостик мул проходил без приманки, а ослику надо было дать пожевать кусочек сахарного тростника, чтоб был сосредоточен.

Баньос известен целебными источниками. Каждый источник имеет специально построенную часовню и своего святого, вершащего чудеса. Первое место по числу чудес занимает Дева Святой Воды, она же Вирхен-де-Агуа-Санта. О ее деяниях рассказывают картины на стенах церквей Баньоса.

Вот на горной крутизне оступился конь, и всадник летит в пропасть... Чья-то рука подхватывает его на лету. Оказывается, что он успел прочесть молитву Деве и она спасла его. Всадник весело продолжает опасный путь.

А вот — автомобильная катастрофа. Несчастные жертвы скорости! Плачевен их вид: одна машина вверх колесами летит с обрыва в бездну, от другой осталась лишь груда обломков... Но чудо! Пассажиры невредимы! Их спасла все та же Дева: в последний миг. они успели вознести ей свои моленья.

Слепые и калеки исцеляются, точно по графику. Доходы монахов устойчивы и никаким случайностям не подвержены. Для верующих выпускается броско оформленный путеводитель по святым местам, в нем указано: какой святой когда и какое чудо совершил, имеется портрет исцеленного, и названа сумма, которую он пожертвовал церкви. На воды приезжает множество больных, а еще больше туристов и богачей, предпочитающих прохладу гор тропической жаре побережья. Местные жители подрабатывают на жизнь мелкой торговлей. Продавцов в городе гораздо больше, чем покупателей. Всяк стремится что-нибудь продать, поэтому в большинстве домов одна комната служит магазинчиком. Он темноват, без окон, в нем прохладно и имеется всякая всячина: пиво, фруктовая вода и булки, тут же открытки с трогательными надписями: «Амо и нунка теолвидо...» (1 «Люблю и никогда тебя не забуду» (испан.).), и шляпы-сомбреро, и, конечно, знаменитая тянучка «альфенике де Баньос», равной которой нет не только в Эквадоре, но и во всей Латинской Америке. Ее тянут на крючьях, вбитых в двери, и она сверкает на солнце, точно клубок белых змей.

Мать Хорхе, абуэлита (1 Абуэлита (испан.) — бабушка. — Прим. ред.) Мария, приютила в своем доме не только его семью, но и детей другого сына — Олмедо. После смерти жены осталось у него тринадцать сирот. Пятеро подросли и жили с Олмедо в Амбато, а остальные у бабушки. Хорхе прилежно колотил молотком по подошвам, но настоящей кормилицей семьи была печка в маленькой пекарне абуэлиты Марии. Соленые хлебцы с хрустящей корочкой пользовались спросом, их пекли к полудню и разносили покупателям по домам. Тем и держались. На вырученные деньги покупалась мука для хлебцев на продажу и еда для семья. Жили с достатком. Каждый получал в обед тарелку супа, а у старших ребят была обувь, и они могли ходить в школу. Но эта счастливая жизнь кончилась, когда меньше всего ожидали напасти...