Циркачка - Елена Сазанович

– Он будет настолько высокий! – размахивал своими толстыми руками Гришка. – Что звезды над головой приобретут невероятно огромный формы.

– Неужели? – не верила Капа своим ушам.

– Ну да! Ну конечно! Ощущение, что ты идешь в гору! Прямо дух захватывает. Представляешь! А воздух! Чистый! Прозрачный! Пей сколько хочешь! И весь мир, как на ладони, – Гришка в порыве своего страстного монолога схватил Капу за плечи. – Ведь ты мне веришь Капа! Ну, правда же? Веришь?

– Ну конечно! Конечно, верю! – искренне кричала ему в ответ Капа. – Я никогда не была в горах. А тут… Какая удача! Каждый день! И чистый воздух. Пей сколько хочешь! И звезды – прямо в ладони…

– Ладно, старик. Идет. Считай, что уговорил, – Влад хлопнул Гришку по плечу. – Свой второй репортаж я назову «Мост, убегающий в небо». Красиво, старик?

– Здорово! – ответила вместо Гришки Капа. И остановилась возле своего дома. – Ну, мне пора.

Не знаю почему. Но мы втроем тупо и молча уставились на нее. А она… Не отрываясь. Не стесняясь, смотрела на меня одного.

Гришка едва прикоснулся к руке Влада. Тот понимающе кивнул. И они медленно стали удаляться в осеннюю ночь.

Она по-прежнему неотрывно смотрела на меня. И в ее глазах я прочитал вызов. Скорее всего, он был вызван ее смущением.

– Мои уехали, Паганини. Я сегодня одна. Зайдем?

Не знаю почему, но я отрицательно покачал головой. Не знаю – почему. Скорее это была реакция на ее вызов.

– Но почему? – в ее вопросе уже прозвучала просьба.

– Нет, Капа, – я вновь упрямо помотал головой. Уже догадываясь почему. Я просто испугался.

– Паганини, – уже с нескрываемой мольбой просила она.

– Только на минутку, Паганини.

На моих губах выступила кислая ухмылка. Такая идиотская, что самому стало противно.

– Уже поздно, Капа. Уже пора спать. Иди, – и я легонько ее подтолкнул к двери подъезда.

Ее глаза с ненавистью, злобой, презрением впились в меня.

– Идиот! – выкрикнула она. И губы ее по-детски задрожали. – И что бы никогда! Никогда! Не смел мне звонить! Мне плевать на твою бездарную музыку! – и она мигом скрылась в подъезде.

А я, приподняв воротник пальто, кинулся догонять своих верных товарищей. И искал причину своего отказа. Я пытался восстановить в памяти ее танец с Владом, когда они так близко касались друг друга. И я понимал, что это не то. Это не причина моего ухода. Я понимал, что я просто испугался. Испугался этой душной осенней ночи. В которой мы были бы только вдвоем. Я еще никогда не любил. И И я испугался любви. Я испугался утра. В которое придется смотреть друг другу в глаза. Испугался слов, которые нужно будет говорить этим утром. Я испугался любви. Потому что еще никогда не любил. Я знал, что пожалею о своем уходе. Но страх оказался сильнее любви. Сильнее потери. И я догнал своих верных товарищей. А они с недоумением пялились на мою съежившуюся фигуру с поднятым воротником. И Влад выдавил:

– Не переживай, Паганини. Женщины любят поломаться. Это их главный козырь. В следующий раз она тебя обязательно пустит. Уж поверь моему горькому опыту.

А Гришка в ответ промолчал. Опыта у него не было никакого. Но по его глазам я понял. Что Капа еще больше возвысилась в его воображении. За свою неприступность и гордость. И только я знал истину своего отказа. Но ничего не сказал. Не мог же я признаться, что в этот вечер мы с Капой поменялись местами. Что я поступил глупо. Наверное, не по-мужски. Но именно потому, что полюбил. Иначе бы я непременно принял ее приглашение.

Мои друзья разошлись по домам. А я еще долго стоял возле своей двери. И открывать ее у меня не было никакого желания. И совсем иные мысли посещали маня. Я так и не прикоснулся к кнопке звонка. И решительно стал подниматься по лестнице вверх…

Вика удивилась моему приходу. А я не отрывал жадного взгляда от ее длинных крепких ног.

– Паганини? Ты что, Паганини? – рассмеялась она. – Хочешь, чтобы я еще какую-нибудь роль сыграла? Но учти, тетушкой с фабрики я быть ни за что не согласна!

– И не надо, Вика, – и я решительно направился в ее комнату. И бухнулся на диван. – Свари мне кофе, Вика, – попросил я, не отрывая взгляд от ее крепких ног.

Вскоре она появилась с чашкой в руках. И молча поставила ее передо мной. Я знал, что Вика ни о чем не спросит. Я знал, что Вика все понимает без слов. И ее мысли часто опережают мои. Вика погладила меня по стриженой голове. И рассмеялась. А я почему-то нежно погладил ее шею, плечи. И она почему-то не сопротивлялась. Она все понимала без слов.

– Вика, – прошептал я, уже ничего не соображая. – Ты настоящая красавица, Вика. И настоящий товарищ…

А утром мне было не по себе. Я умывался холодной водой. А Вика молча наблюдала за мной.

– Главное, Паганини – ни о чем не жалить. Ведь все случается не просто так. Сожалеть о прошлом – признак слабости.

Я мысленно признался в своей слабости. Но Вике как можно искренней улыбнулся:

– Все хорошо, Вика. К тому же с этой ролью ты справилась гораздо лучше, чем с ролью тетушки. Она тебе больше подходит. Вика расхохоталась.

– Я в этом никогда не сомневалась. Ну, пока? – и она слишком уж поспешно выпроводила меня за дверь. Она все я понимала. И я был ей искренне благодарен. Она была умнее всех нас вместе взятых. Потому что не создавала себе лишних проблем. И мне действительно было с ней хорошо. Хорошо и просто. Наверно потому, что я не любил ее.

А потом целое утро я бродил по холодному осеннему городу, И думал. Я думал о Капе. Я сравнивал эту некрасивую рыжую девчонку с красавицей Викой. Я искал в этой циркачка хоть что-нибудь достойное внимание. Я перебирал ее по частям. И ничего достойного внимания на находил. Но единственным желанием моим оставалось желание прикоснуться хотя бы к одной частичке ее тела. Так не достойной внимания…

Влад прибежал ко мне вечером. Не звоня, не стучась. Он ворвался в мою квартиру, не раздеваясь и не разуваясь.

– Старик! – прорычал он с порога. – Врубай!

И не дожидаясь, пока я проникнусь его желанием. Сам подскочил к телевизору. И со всей силы надавил на кнопку. И тут же на весь голубой экран засветилась его красивая физиономия, его белоснежные зубы, его античный профиль.

– Ну как, я хорош? – довольно подмигнул он мне, потирая руки. Мне оставалось только развести руками.

– И если вы так и не узнали, что такое высота. Считайте, что вы в жизни проиграли, – низким голосом отчеканил Влад-журналист.

И я услышал томный вздох миллиона очаровательных зрительниц. Сердце которых раз и навсегда упало к ногам Влада. И я не ошибся.

– Иесли вы никогда не испытывали страха падения. И ликованиявзлета. Если вы никогда не пытались взмахнутькрыльями, и хотя б на миг оторвать от земли ноги. Мневас жаль, – притворно вздохнул Влад. И посмотрелна небо. Словно сам всю жизнь только и делал, что круги над крышами города. – Что ж. Мне вас жаль. Но я вам постараюсь помочь. Я познакомлю вас с человеком. Который каждый вечер летает…

Мое сердце бешено заколотилось. И я яростно взглянул на самодовольную рожу своего товарищам А на голубом экране вспыхнули яркие огни. Они так напоминали звезды ночного неба. И между этими звездами плавно и легко летала моя маленькая Капа. М мне вдруг в этот момент больше всего захотелось, чтобы пропало электричество. Или перегорел телевизор. Или чтобы его, в конце концов, вообще никогда не изобретали. Мне вдруг стало больно смотреть на Капу. Я чувствовал, что она вот так же легко и свободно может выпорхнуть из моих рук. И улететь. Туда, к ночным звездам, даже если они и фальшивые. И никакая сила не сможет удержать ее в моих крепких объятиях. Никакое чудо не сможет помешать ей вырваться из моих рук. И эту свободу. Эту независимость Капы я ненавидел больше всего. Потому что понимал. Что приручить эту девчонку мне не дано. И не дано никому…

А счастливый Влад носился по комнате, потирая руки. И не переставая взахлеб болтать. Несомненно, его репортаж удался. И несомненно я высказал ему свое восхищение.

– С тебя, Влад, получится великий журналист. Я в это верю.

Влад в этом нисколечко не сомневался.

– Она тоже, – улыбаясь добавил он, – она тоже мне так сказала. Я женскому чутью, старик доверяю.

Кто из нас мог тогда предположить. Что этого сильного, самоуверенного, умного и несомненно талантливого человека так сможет обломить судьба? И если бы нам обрисовали его портрет через каких-то жалких семнадцать лет… Его, с потухшими глазами. Небритого, вяло улыбающегося пожелтевшими зубами. И судорожно сжимающего дрожащей рукой рюмку. Мы бы в это ни за что не поверили. Господи! Ну что же! Что же тогда с нами случилось! И кто в этом виноват, Господи!..

А Влад носился по комнате. Такой живой. Такой неотразимо красивый. С греческим профилем. И несомненной голливудской улыбкой, которую он так легко променял на скучные бессмысленные вечера в дешевом ресторанчика. За потемневшей рюмкой в дрожащей руке…