Сорок третий номер… - Дмитрий Герасимов

– Нет, папка, – она покачала головой. – На ночь не буду. А вот лучше, знаешь, что?..

– Неужели еще водки? – ахнул Николай.

– Нет, – рассмеялась Кира. – Я хочу, чтобы папка выполнил мое желание… – Она мечтательно зажмурилась. – Хочу опять и опять слушать чудесную, трогательную и такую родную историю, как он меня искал, искал и, наконец, нашел. Хочу, чтобы ты, Колька, принес мне еще горячего шоколада, сел рядом и тоже послушал.

– В десятый раз? – улыбнулся он.

– Хоть в сто десятый. – Кира протянула ему пустую кружку и поудобнее устроилась в кресле. – Нет ничего на свете трогательнее этой истории!

Отец погладил усы и улыбнулся:

– С удовольствием, дочка. Ведь и для меня нет ничего в жизни важнее. Значит, так…

– Подожди, – девушка закрыла глаза. – Я буду представлять себе, как это было… – Она приготовилась. – Начинай, папка.

– Когда нас разлучили с твоей мамой, – он бросил влажный взгляд на фотографию в рамке, – я долго ничего о ней не знал. И уж тем более не предполагал, что она в тюрьме…

Я искал ее повсюду. Пытался найти людей, которые хоть что-нибудь могли мне о ней рассказать, силился ухватиться за самую тонкую ниточку, способную указать правильный путь. Знаешь, как в сказке: бросишь клубочек и идешь туда, куда он покатится. Хоть в тридевятое царство. Но такого волшебного клубочка у меня не было. И ниточки – тоже. Но я не отчаивался. Я так ее любил, что готов был ждать годы, перерыть горы песка ради одной золотой крупицы надежды.

– Как красиво… – вздохнула Кира. – Говори… говори…

– У меня была только вот эта ее фотография, – отец кивнул на телевизор. – Я смотрел на нее, и мне казалось, что моя любимая рядом, что стоит только сильно захотеть – и ее глаза на снимке потеплеют, губы прошепчут «люблю». Я хотел, очень хотел… Я разговаривал с ней долгими вечерами, засыпал и просыпался, прижимая к груди ее портрет. Но она не оживала. Только грустно смотрела на меня.

Шли годы, надежда моя не угасала, и однажды случилось чудо…

– Вот твой шоколад, любимая, – вернувшийся с кухни Николай протянул Кире кружку.

Та взяла ее, не открывая глаз, и приложила палец к губам:

– Тс-с…

– Однажды, в конце восьмидесятых, случилось чудо, – повторил отец. – Я разговорился на рынке с женщиной, торговавшей сигаретами. Слово за слово… Выяснилось, что она год как освободилась из колонии. Отбывала наказание по валютной статье, а потом ей еще прибавили за что-то… Словом, десять лет отбарабанила. Она рассказала: была, говорит, у нас женщина – одни ее считали сумасшедшей, другие – чуть ли не святой. Не от мира сего была. А срок тянула за убийство. Прикончила предателя, сексота. Отомстила за своего возлюбленного… – Отец часто заморгал и шмыгнул носом. – Это я потом догадался, что обо мне речь… А тогда, на рынке, меня словно ледяной водой окатило. Словно, голос какой-то внутренний проснулся и нашептывает мне: спроси, как звали ту странную женщину. Я говорю торговке, не помнишь, мол, имя той несчастной? Она отвечает: как, мол, не помнить, хорошо помню. Называет мне имя, и у меня сердце прямо под ноги ухнуло. И слезы из глаз. Торговка даже перепугалась. Я говорю ей: милая, а какова судьба той женщины? Не праздно спрашиваю, жена она мне, мною потерянная, тому уж как пятнадцать лет! Та – тоже в слезы. Говорит: а ведомо тебе, что она дитя родила в пересыльной тюрьме? Я рот открыл, хочу что-то сказать, а не могу. Дыхание перехватило. Как, дитя, – спрашиваю, – когда? Торговка отвечает: это, мол, еще до моего появления на зоне было, но вроде бы в семьдесят четвертом году ребеночек родился. Женского полу. Названа Кирой. А отчество и фамилия – по отцу, как заведено. Оказывается, только год дитю положено было с мамкой находиться в тюрьме. А потом – в дом малютки. Потому что срок у мамки верхний. Выше не дают. Выше только стенка, ИМН…

У Киры из-под закрытых век выкатилась слеза. Николай обнял жену. Отец помолчал, словно собираясь с силами, чтобы закончить нелегкий рассказ, и вздохнул:

– После того как ребеночка у нее забрали в детский дом, она, горемычная, еще семь лет прожила… И тихо-тихо ушла… На зоне говорили, мол, пришла из ниоткуда и ушла в никуда. Исчезла, словно и не была. Но оставила после себя самое главное свидетельство своей жизни и своей любви – дочь. Она сама говорила: мне надо, мол, сделать одно важное дело на этой земле, и я уйду… – Отец вытер рукавом глаза. – Вот так моя нечаянная радость обернулась горем, а горе – новой радостью: у меня растет дочурка! Где-то на земле ходит, дышит, смеется, плачет частичка меня. Бросился я искать ее по детским домам. Запросы слал, письма строчил в официальные организации. Я ведь не знал даже, где эта пересыльная тюрьма находится, в каком городе? Через три года мытарств и чиновничьих отписок получаю наконец ответ: город Петрозаводск, детский дом такой-то… Прилетел сюда как на крыльях, без труда отыскал приют, сразу – к директору. А он мне: опоздали, папаша, девочка ваша повзрослела, окончила школу с отличием и… покинула нас. Я говорю: где мне теперь искать ее? Тот пожимает плечами: в Москву она собиралась, учиться на журналиста. Способная дочка у вас…

– Да… – всхлипнула Кира. – Я хотела в столицу ехать, поступать в университет, но в самый последний момент осталась в Петрозаводске… Вот она, судьба… Получается, сама себе отсрочила свидание с отцом еще на несколько лет!

– Чего уж, – покачал головой тот. – Главное – встретились. А тогда я даже не ведал, с чего начинать. Как в этой Москве, огромной и бестолковой, искать маленькую, хрупкую девочку? Но – поехал. Все институты пешком обошел… Без результата. А потом мне говорят: не унывайте, папаша, двадцатый век на дворе, интернеты всякие… Если, мол, и впрямь журналистом стала девочка ваша – вмиг отыщется. И точно. В девяносто восьмом статью мне показывают. Про остров Хойту…

– Ой, – Кира поморщилась, – не вспоминай, пожалуйста, про ту жуткую публикацию. У нее были трагические последствия.

– Для кого-то, может быть, трагические, – возразил отец, – а для меня – счастливые. Я нашел свою девочку! Свою маленькую Киру. Нашел, чтобы не расставаться с ней уже никогда!..

В комнате повисла тишина. Было слышно, как вода капает из крана на кухне, постукивая по сложенным в раковине кастрюлям. Отец сидел, опустив голову, Николай обнимал жену и гладил ее руки, а та, не открывая глаз, беззвучно плакала. Каждый думал о своем и, в то же время, – о главном: о том, как странно и причудливо тасует жизнь колоду человеческих судеб, как пестро смешаны в ней картинки радостей и трагедий, черная масть безысходности и красная – надежд.

Тяжелый бархат тишины неожиданно треснул пополам, разрываемый холодным лезвием опостылевшего Green leaves. Все трое вздрогнули. Кира нехотя сползла с кресла, достала из сумочки мобильник и похолодела: в окошке дисплея мигало настырное Vitjusha.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});