Честное пионерское! Часть 4 (СИ) - Андрей Анатольевич Федин

Похлопал меня по плечу. «Обещался подарок тебе к Новому году привезти, — сообщил пенсионер. — Но не сказал, какой».

Я заверил Фрола Прокопьевича: в новогоднюю ночь буду ждать подарки (в первую очередь) от «Дедушки Мороза». Мысленно проставил в голове «галочки» обеспечить вниманием «деда Мороза» представителей моего пионерско-октябрятского отряда (а заодно и папу с Надеждой Сергеевной). «Лукину пусть сын под ёлку подарки прячет», — подумал я. Прогулялся вслед за хозяином квартиры (живот томно заурчал, когда я унюхал витавшие в воздухе на кухне ароматы). По-хозяйски уселся за стол. Взглядом пробежался по расставленным на столешнице блюдам. Увидел примерно тридцатисантиметровой высоты стопку блинов (давно ставших традиционным блюдом при моих встречах с Фролом Прокопьевичем) и полдюжины мелких красно-жёлто-зелёных мелких яблок (явно не купленных в магазине, а вынутых из погреба). И будто невзначай поинтересовался у Лукина, что стряслось с Горбачёвым.

Получил от генерал-майора уже известный мне ответ: Михаил Сергеевич Горбачёв этой ночью умер в кремлёвской больнице. Я удивлённо вскинул брови и спросил, от чего же «вдруг» скончался (проживший девять десятков лет в моих воспоминаниях о прошлой реальности) относительно молодой политический деятель.

— От острой сердечной недостаточности, — ответил Фрол Прокопьевич. — Так написали в некрологе. Хотя я некролог в газете ещё и не видел: пока не изучал свежую прессу. А ведь Миша Горбачёв казался молодым и здоровым! И надо же… так внезапно отказало сердце.

Генерал-майор чиркнул спичкой — разжёг под чайником конфорку. Тут же по-стариковски крякнул, сунул руку под халат, потёр рукой грудь в районе сердца. Он не ухмылялся. Выглядел серьёзным и уставшим (словно провёл ночь у постели умиравшего политика). То и дело покусывал нижнюю губу.

— «Голос» этой ночью нагло врал, что «высокопоставленного министра» СССР Горбачёва вчера застрелили, — сообщил он. — Это мне мой Серёжа рассказал — сам-то я радиоприёмник редко включаю. Капиталисты заявили, что Горбачёва смертельно ранил бывший министр МВД СССР Щёлоков. Как тебе такое?

Фрол Прокопьевич развёл руками, будто предложил мне оценить нелепость «импортных новостей». Поворотом рукояти он увеличил размер лизавшего чайник пламени. Я отметил, что «мешки» под глазами у пенсионера с нашей прошлой встречи увеличились и потемнели. А голос ветерана сегодня звучал громче, чем обычно.

— А после убийства Горбачёва, — добавил генерал-майор, — Николай Анисимович, дескать, выстрелил и в себя: застрелился! Это «голос» так сказал — я лишь повторил тебе их враньё. Вот такую нелепую историю сейчас скармливает капиталистическая пресса своим доверчивым слушателям на Западе.

Лукин покачал головой. Он достал из шкафа украшенные золотистыми завитушками синие чайные чашки — перенёс их на стол. А я подумал о том, что дата смерти Щёлокова совпала с той, что я помнил из прошлой жизни. Вот только теперь Николай Анисимович точно умер не в своей квартире и даже не на даче.

— Представляешь, Мишаня, до чего эти империалисты додумались? — сказал Фрол Прокопьевич. — Всё надеются, глупцы, что мы тут перегрызёмся и сами развалим страну. Рассказывают о нашей родине вот такие небылицы. А ведь кто-то им, наверняка, поверит — и даже здесь, в СССР!

Я придвинул к себе чашку, плеснул в неё тёмную жидкость из заварника. Вдохнул резко усилившийся аромат мяты. Вспомнил о том, что чай с мятой успокаивал и приводил в тонус нервную систему (встречал такое утверждение в интернете) — вот именно в таком воздействии я сейчас и нуждался (мой нарисованный Колобок тому свидетель).

— Да что я тебе о всякой ерунде говорю, — произнёс Лукин. — Какое нам с тобой дело до этих заграничных врунов? Пусть себе болтают. Я тебе о главном не рассказал! Дочь пообещала проведать меня перед Новым годом. Числа двадцать седьмого. Внуков привезёт! Обязательно тебя с ними познакомлю.

Фрол Прокопьевич поставил передо мной пиалу с желтоватым вареньем, в котором плавали похожие на мутировавшую малину ягоды — морошка. Я такое блюдо уже пробовал, когда ездил рыбачить на карельские озёра вместе со Славой Дейнеко. Вот только эта болотная ягода не понравилась мне и тогда.

— Серёжа тоже грозился нагрянуть со всем своим семейством, — сказал пенсионер. — Может даже вместе с сестрой — они уже меня так радовали в позапрошлом году. Я его мальчишек давненько не видел. Вымахали, небось; стали выше деда. Но ничего, у меня в квартире для всех места хватит.

Генерал-майор задумчиво посмотрел на моё лицо и повернулся к холодильнику — извлёк из его недр коричневый керамический горшок с мёдом. Поставил мёд на стол рядом с вареньем, чем заслужил мою благодарную улыбку. Фрол Прокопьевич оглянулся на плиту, где шумела закипавшая в чайнике вода.

— Кстати, о квартире, — словно спохватился Лукин. — Давно хотел поинтересоваться у тебя, Мишаня. Нравится ли тебе моя жилплощадь? Не вещички в ней. Я именно о квадратных метрах говорю — не об обстановке комнат. Места тут предостаточно, согласись. Хватит даже для большой семьи!

Пенсионер развёл руками, будто показывал на стены кухни. Я невольно огляделся. Заверил ветерана, что квартира у него действительно уютная и просторная. А комнаты, чьи окна выходили на южную сторону, ещё и светлые (Фрол Прокопьевич заставил их комнатными растениями — в основном, кактусами — превратил в подобия оранжерей).

— Я намедни посовещался со знающими людьми, — сказал пенсионер. — И узнал, что хозяин шестой квартиры — той, что прямо над моей — перебрался с семьёй в Ленинград. Уже считай полгода, как он туда уехал. Хорошую должность на Кировском заводе получил. Возвращаться в наши пенаты он не намерен.

Фрол Прокопьевич ткнул пальцем в потолок — то ли указал мне на квартиру второго этажа, то ли обозначил важность и «величину» новой должности соседа. Чайник посвистывал — громкость сигнала всё нарастала. Теперь её услышал и Лукин: он резко сорвался с места, рванул к плите, перекрыл газ (плясавшие под чайником языки пламени исчезли).

— Сосед подумывал поселить надо мной свою мамашу, — сказал генерал-майор, — которая и так сейчас живёт небедно: в трёхкомнатной квартире на Красносельской улице. Или любовницу — официантку из ресторана. С точной кандидатурой квартиранта он ещё не определился. Да и не определится: ни той, ни другой не место в нашем доме!

Пенсионер обернул горячую ручку белым вафельным полотенцем, перенёс чайник на стол. Но не разлил кипяток по чашкам. Лукин взгромоздил чайник на украшенную резными узорами деревянную подставку, аккуратно сложил рядом с ним на скатерти полотенце-прихватку. Подпёр бока кулаками, посмотрел мне в лицо.

— Ведь этот дом непростой, Мишаня, — заявил ветеран. — Тут проживают сплошь большие начальники и заслуженные люди. Им точно не понравится, если по соседству с ними поселится «не-пойми-кто». Пусть даже и по желанию «правильного» человека. Потому-то квартирка надо мной пока и пустует.

Фрол Прокопьевич развёл руками, покачал головой. Шагнул к окну и будто по привычке ткнул пальцем в цветочный горшок (ловко избежав встречи с длинными колючками кактуса). Не сводил с меня глаз, будто надеялся прочесть на моём лице ответы на свои пока не заданные вопросы.

— Любовницу он надо мной точно не поселит, — сказал Лукин. — Это я гарантирую. Не хочу видеть в своём подъезде живущую за счёт чужого мужика бабу. Да и соседи со мной в этом наверняка согласятся. А они, между прочим, все, как один, значимые люди — для нашего района и для всего города в целом!

Ветер припечатал к оконному стеклу букет из снежинок. Но тот не удержался. Он буквально сразу же беззвучно скользнул вниз, спрятался за подвешенным на окне кашпо с кактусом. Лукин проследил за ним взглядом, пожал плечами. Просторный халат пенсионера (будто снятый с чужого плеча) всколыхнулся, подобно ширме.

— А вот если надо мной прибьёт травку воспитанная молодая интеллигентная семья, — сказал генерал-майор, — против такого я возражать не стану. Да и тебе, Мишаня, не придётся бегать по жаре или холоду, чтобы проведать старика. Как думаешь, согласятся Надя и Витя поменять свои квартирки на одну, но чуть побольше размером? На вот эту.

Фрол Прокопьевич глазами указал на потолок. Он не улыбнулся — выглядел серьёзным, уставшим, слегка встревоженным. Лукин закусил губу и снова потёр рукой грудь, чуть зажмурил левый глаз. Я тоже посмотрел вверх: на серые пятнышки на белом фоне. Заверил пенсионера, что «папа» и «мама» не воспротивятся подобному обмену.

— Ну, вот и хорошо, — сказал Лукин. — Когда они распишутся? В мае? Вот и замечательно. К тому времени соседу в Ленинграде растолкуют, как правильно поступить. Знаю его — человек он не глупый, здравомыслящий: сделает правильные выводы. Так что на лето планируйте переезд, Мишаня. Будем