Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью - Александр Иванов

Итак, это была одна из первых картин о прокуратуре и следствии. Прежде были единицы, включая «Дело № 306» и «Дело „пестрых“».

Со стороны прокуратуры реакция на фильм была очень положительная. Вообще, мнение профессионалов – вещь очень сложная и тонкая. Я нигде не встречал анализа этого феномена, который относится к любой профессии. Ведь фильмы смотрят две категории людей: просто зрители и профессионалы, если конкретная картина имеет отношение к непосредственной профессиональной деятельности. И последние смотрят только так: все ли соответствует действительности? Правильно ли, точно ли все соответствует тому, как оно есть на самом деле. Что, естественно, не имеет ничего общего с нормальным взглядом на произведение искусства.

Картина произвела очень хорошее впечатление на прокуратуру и милицию по двум причинам. Во-первых, она для своего времени была очень неплохой. Во-вторых, была на уровне профессиональная сторона предмета съемок. Правда, я не хотел бы, чтобы это воспринимали как мою заслугу, – дело совсем не в этом. На моем месте мог бы быть не менее активный, непосредственный, а главное – столь же профессиональный консультант.

Нужно отдать должное Аграновичу, который разделял мою позицию. И это отразилось, конечно, и на Дале, и на том, что Олег сделал. Обывателю, в самом лучшем смысле этого слова, – просто зрителю – совершенно безразлично, соответствует ли весь этот антураж, одежка, интерьер камеры подлинным обстоятельствам. Зрителям совершенно безразлично: так или эдак пришиты петлички, так или не так торчат звездочки на погоне. Зритель этого не понимает. Но даже если он не знает и не понимает, как есть на самом деле, но на экране это подлинно – создается ощущение достоверности происходящего. Человек в зале редко когда скажет, что кобура не на том месте, но, если она там, где ей положено быть, это каким-то неведомым путем создает вышеупомянутое впечатление. Леонид Данилович в смысле этих мелочей был человеком донельзя скрупулезным и постоянно просил меня, невзирая ни на что, указывать на любые отступления «от буквы». Так что на профессионалов фильм «Человек, который сомневается» и игра Олега, в частности, произвели глубокое впечатление еще и потому, что там все было, как в жизни.

Конечно, не всем вещам надо слепо следовать. Правда жизни и правда искусства – ведь совершенно неоднозначны. Есть просто требования искусства, законы жанра. Тут я согласен: если речь идет о кинопроизведении, иногда бывает наплевать на то, что есть на самом деле.

Еще о достоверности. Олег Даль был очень достоверным за счет своего таланта. Но поскольку над картиной работало два режиссера – это тоже дало свой эффект. Семаков привносил какие-то элементы чисто режиссерского характера, а с актерами работал исключительно Леонид Данилович, вспоминая, видимо, времена своих режиссерских работ в театре на Сахалине, во фронтовых театрах и т. д. Он действительно очень много работал с актерами. И с Олегом больше других. И в достоинствах этой работы Даля есть и огромная заслуга Аграновича. Разве что мизансцену где-нибудь можно было построить лучше. Опять же: хотя Олег тогда и был «благодатным материалом», работать с ним было невероятно трудно.

Кем был Олег Даль в те дни? Начинающим «актеришкой», которым несть числа. И несть числа тем из них, кто, блеснув единожды-дважды на кинонебосклоне, исчезал в небытие навсегда. Он был один из тех, о ком не было доподлинно известно: состоится в искусстве или нет? В сущности, работая у нас, он не имел еще диплома театральной школы. Иногда мне казалось, что он – просто трудный, капризный, истеричный мальчик. Это ощущение рождалось непосредственно в работе, когда я оставался зрителем. Но при этом он был Личностью! А на другой день – опять лишь способным мальчиком, о котором хорошо говорят. И не более…

Я не был на съемках в ярославской тюрьме, но помню, как об этом рассказывали. Начиналась эта история так: мы собрались где-то на «Мосфильме» в большой комнате, подошли актеры. Леонид Данилович, знакомя нас и представляя меня, говорил:

– Вот он вас сейчас подопрашивает!

Тогда же возникла мысль попробовать: посадить кого-то против себя и продемонстрировать, как это делается на самом деле. Что-то мы еще пытались сделать, но потом отказались от этой идеи, потому что она была непродуктивна. Не было предмета для разговора. Так нельзя разговаривать с актером, который собирается играть эту роль, а лишь можно с человеком, который каким-то образом лично завязан в конкретной истории: украл, убил, изнасиловал, соврал, не хочет рассказывать о том, что знает. Тогда это на него будет производить впечатление. Вот тогда я и продемонстрировал бы, как это делается, как совершается то знаменитое явление, которое называется «расколоть». И хотя, повторяю, такой план у нас действительно был, но не было человека, кровно заинтересованного в происходящем. Присутствовало несколько человек и, естественно, Олег Даль, поскольку этот эксперимент касался исполнителя роли Дуленко. Немножко мы с ним попробовали, и я сказал:

– Нет, ребята. Я так работать не могу – не те условия и не те обстоятельства.

Кстати, я был в то время всего-навсего старшим следователем районной прокуратуры в Москве и при малых чинах. А Леонид Данилович понимал, что на съемках должен присутствовать в качестве консультанта некий «генерал», как потом и было: привлекли к съемкам начальника следственной части прокуратуры Союза. Был такой Илья Семенович Галкин – наш, прокурорский генерал. Пару раз он наехал с компанией – и все.

Несколько раз Леонид Данилович возвращался к идее «допроса» и говорил:

– Вот он вам сейчас покажет, ребята, каково сидеть перед следователем и как это выглядит.

Ну а я поддакивал:

– Да, да, конечно. Сейчас я вам покажу!

Но, как только вновь дошло до дела и мы попытались это как-то осуществить, я понял, что такого быть не может: наступил момент игры Олега как актера и меня… как актера же. Но – самодеятельного, то есть я не был следователем в тот момент, а пытался играть следователя, при полном отсутствии у меня актерских данных.

Дело об убийстве девушки, которое легло в основу этой картины, было в Иркутске. Не помню уже ни как оно называлось, ни обвиняемого, который по нему проходил. Вел это дело следователь из прокуратуры России по фамилии Мурашов, преуспевавший в то время. Он его и раскрыл.

Создается довольно ложное впечатление, что у каждого следователя есть «живые дела» и чуть ли не каждое из них – сюжет для фильма или литературного произведения. Конечно, это – полная чепуха. Поэтому, когда Леонид Данилович впервые соприкоснулся с проблемой юстиции, прокуратуры, следствия, милиции и всего прочего, он невольно шел за сюжетом событий так, как они разворачивались на самом деле. В итоге сама завязка, ситуация была любопытная, а вот раскрытие и все прочее – крайне неинтересны. Просто, примитивно и элементарно. Истории с рецидивистами, которая была в фильме, не было на самом деле…

У всякого сценария бывает и три, и четыре варианта. Это был редкий случай, когда сценарий прошел почти с первого раза, без поправок и существенных переработок. Было так: Леонид Данилович написал первый вариант. Его обсудили на студии, признали, в общем, делом перспективным и набросали массу замечаний, как это обычно и бывает. Леонид Данилович сделал вариант № 2, который и стал фильмом «Человек, который сомневается». Писалось это уже мне и на основании моих воспоминаний по материалам других дел. Что-то еще придумалось, плюс была сконструирована та линия, которой завершается картина.

Тематика эта была тогда совершенно новой, и не только для Аграновича. Вещь все-таки очень специфическая… Это сейчас пошло бесконечное: следователи, преступники… Полный кошмар – смотреть на это невозможно. И не потому, что я смотрю на это определенным образом – с позиций профессионала. Иной раз смотришь и думаешь: «Господи, ну зачем же вы это так переиначили?» Ведь если сделать так, как есть на самом деле, будет гораздо интереснее! Полный кошмар давнего лозунга: «Каждый может быть врачом, педагогом и юристом!» А что тут такого, вроде бы? И все придумывают бог весть какую ахинею…

Со следователем, ведшим иркутское расследование, Леонид Данилович общался мало. В основном, он читал само уголовное дело. Но можно взять любое уголовное дело, полистать, почитать и – ничего там не увидеть, потому что самое интересное лежит вне протоколов допросов. Можно три-четыре часа разговаривать с человеком обо всем на белом свете, добиться того, чего ты хочешь, какими-то неведомыми путями (никто не знает, как это происходит), а в протоколе допроса будет записано шесть фраз: «Да, это действительно было так-то», «Да, я действительно сделал то-то». И все.

Но самое-то интересное – то, что и может быть предметом искусства, – остается за пределами этого сухого документа. Очень редко следователи пишут красочные протоколы – с деталями и подробностями…