Поэты 1820–1830-х годов. Том 2 - Семён Раич

36. ОТВЕТ АКСАКОВУ НА СТИХОТВОРЕНИЕ «ПЕТР ВЕЛИКИЙ»

Священной памяти владыкиДа не касается укор!С своей отчизны снял ВеликийЗастоя вечного позор.

Но, осветя ее наукой,Ее он жизни не давил:Ему князь Яков ДолгорукойБез страха правду говорил.

Пусть, ненавидя зло былое,Себе избрал он путь иной,Но, отвергая отжилое,Стране своей он был родной.

Но в разрушенья созидая,Он вел нас к благу одному,И завещал он, умирая,Свой подвиг дому своему.

Его ль вина, что завещаньеНе в силу мудрого сынамИ тяжела, как наказанье,Их власть покорным племенам;

Что, своротя с дороги правойИ отрекаясь от добра,Они прикрылнся лукавоВеликим именем Петра.

И стал им чужд народ им данный,Они ему закрыли слух,Ни русский в них, ни чужестранный,Ни новый, ни старинный дух.

О нет! упадшая глубоко,Родная наша сторонаДух раболепного ВостокаБезмолвно зреть осуждена.

Но пусть дней наших ВалтасарыКончают грешный пир, покаСлова, исполненные кары,Напишет грозная рука.

1845 (?)

37. ПОДВОДНЫЙ ГОРОД

Идиллия

Море ропщет, море стонет!Чуть поднимется волна,Чуть пологий берег тронет, —С стоном прочь бежит она!

Море плачет; брег песчаныйОдинок, печален, дик;Небо тускло; сквозь туманыВсходит бледен солнца лик.

Молча на воду спускаетЛодку ветхую рыбак,Мальчик сети расстилает,Глядя молча в дальный мрак!

И задумался он, глядя,И взяла его тоска:«Что так море стонет, дядя?» —Он спросил у рыбака.

«Видишь шпиль? Как нас в погодкуЗакачало с год тому,Помнишь ты, как нашу лодкуПривязали мы к нему?..

Тут был город всем привольныйИ над всеми господин,Нынче шпиль от колокольниВиден и́з моря один.

Город, слышно, был богатыйИ нарядный, как жених;Да себе копил он злато,А с сумой пускал других!

Богатырь его построил;Топь костьми он забутил,Только с богом как ни спорил,Бог его перемудрил!

В наше море в стары годы,Говорят, текла река,И сперла гранитом водыБогатырская рука!

Но подула буря с моря,И назад пошла их рать,Волн морских не переспоря,Человеку вымещать!

Всё за то, что прочих братийБрат богатый позабыл,Ни молитв их, ни проклятийОн не слушал, ел да пил,—

Оттого порою стонетМоря темная волна;Чуть пологий берег тронет —С стоном прочь бежит она!»

Мальчик слушал, робко глядя,Страшно делалось ему:«А какое ж имя, дядя,Было городу тому?»

«Имя было? Да чужое,Позабытое давно,Оттого что не родное —И не памятно оно».

11 апреля 1847 Москва

38. КАК ПЕРНАТЫЕ РАССВЕТА…

Как пернатые рассветаЖдут, чтоб песни начинатьТак и ты в руках поэта,Лира — песен благодать!Ты безмолвствуешь, доколеМрак и холод на земле,Любишь песни ты на воле,В свете солнца, не во мгле!

«Что вы песен не поете?» —Вопрошает Вавилон.«Как нам петь? Вы нас гнетете,Ваша воля — нам закон!Где у нас скрижаль Сиона,Богом писанный глагол?Песен нет, где нет закона,Где единый произвол!»

1848 Москва

39. «Сад снегом занесло: метелица и вьюга!..»

Сад снегом занесло: метелица и вьюга!И это всякий день! Нет мыслящего друга.Кому мне передать со скукою борьбу?Ветр воет и свистит в каминную трубу!Читаю и пишу всё утро до обеда,Но с книгами, с пером — безмолвная беседа!Мне нужен разговор — его-то здесь и нет!В двенадцати верстах от нас живет сосед,Забытый человек которого-то века.Поехал посмотреть живого человека —К нему проезду нет! Снег по́ грудь лошадям,В ухабах — пропадешь: как по морским волнамКидает каждый миг ныряющие сани!«Пошел назад!» А там, подалее к Сызрани,Где верст пятнадцать степь в длину и ширину,Обоз и спу́тники в ночь вьюжную однуДорогу, как в степях Сахары, потеряли,Увязли и в снегу рассвета ожидали!Той ночью волк поел у мельницы гусей,А нынче на мосту перепугал людей!Вот наши новости! О людях уж ни слова!Подкатится к крыльцу вдруг тройка станового…«О! чтоб его совсем!» — «Поставьте самовар,Да рому!» — Вот чем здесь поддерживают жарИ тела и души! О родина святая!Чье сердце не дрожит, тебя благословляя!

9 февраля 1849 С <ело> Б<огородское>

40. МОНОМАХИ

Мой предок — муж небезызвестный,Единоборец Мономах —Завет сынам оставил честный:Жить правдой, помня божий страх.

Его потомок в службу немцевХоть и бежал от злой Литвы,Не ужился у иноземцевИ отдался в покров Москвы.

С тех пор мы немцев невзлюбили,С тех пор взлюбили мы Москву,Святую Русь и правду чтили,Стояли царства за главу!

Мой пращур в бунт второй стрелецкий,Когда Петр маленький ушел,Свой полк с отвагой молодецкойПод стены Троицы привел.

Зато землей и деревнямиНас Петр великий подарил,Но между новыми князьямиТиту́л наш старый позабыл!

Но дух отважный МономахаС княжою шапкой не пропал:За правду мы стоим без страха,И каждый предка оправдал.

Мой дед — сызранский городничий,Прямой Катон в глуши своей —Был чужд и славы, и отличий,Но правдой был — гроза судей!

Отец мой — он в руках со шпагой,Собрав отважнейших в рядах,Зажженный мост прошел с отвагойПротиву шведов на штыках!

Мой дядя — верный страж закона,Прямой министр, прямой поэт —Высок и прям стоял у трона,Шел смело в царский кабинет!

А я, безвестный стихотворец,Не князь, а просто дворянин,В Сенате был единоборец —За правду шел на всех один!

23 августа 1849

41. <ЭПИГРАММА НА И. С. АКСАКОВА>

Какое счастье Ване —Женат на царской няне!Притом какая честь —Ему и Тютчев тесть.Сказать пришлося к слову —Родня он и Сушкову.Какую дребеденьТеперь запорет «День».

1866

Д. П. ОЗНОБИШИН

Биографическая справка

Дмитрий Петрович Ознобишин родился в 1804 году в наследственном поместье отца — селе Троицком Карсунского уезда Симбирской губернии. Владелец его был отпрыском старинной дворянской фамилии, известной с XIV века. В бытность свою в Астрахани, где П. Н. Ознобишин служил директором банка, он женился на дочери богатого грека И. А. Варваци, оказавшего важные услуги русскому флоту в Чесменском сражении и осыпанного милостями Екатерины II.

Еще в детском возрасте Дмитрий Ознобишин лишился обоих родителей. Престарелый дед взял осиротевшего внука в Петербург, но передоверил его воспитание своему родственнику А. В. Казадаеву.

В 1819 году Ознобишина увезли в Москву и поместили в Университетский благородный пансион. Так же, как это было с С. П. Шевыревым, В. Ф. Одоевским, В. П. Титовым и другими питомцами пансиона, его литературная биография началась в стенах этого учебного заведения, где авторитет «изящной словесности» был исключительно велик.

В 1820 году в пансионском альманахе «Каллиопа» шестнадцатилетний Ознобишин поместил перевод французского стихотворения «Трубадур», а в следующем году в «Вестнике Европы» (№ 4) появилось и его оригинальное стихотворение «Старец». В апреле 1823 года он закончил пансион, а в августе 1824 года занял должность цензора французских повременных изданий в московском почтамте.