Соколы - Иван Шевцов

Не знаю, по какой причине, но идея Косыгина не получила поддержки. А жаль. Реплика Вучетича о непредсказуемой даме оказалась пророческой. В 50-летие Победы на Поклонной горе был воздвигнут шампур с куском баранины — таким он смотрится на расстоянии. Заурядный скульптор Зураб Церетели, автор нелепой башни у Тишинского рынка, не превзошел самого себя. Возможно, такой монумент был уместен в какой-нибудь шашлычной стране, но Москву он не украсил и подвиг Советской Армии не прославил.

…Все чаще напоминало о себе больное сердце, Евгений Викторович не давал ему покоя — он вынашивал замысел мемориала на Прохоровском поле.

— Каким он видится тебе? — спросил меня однажды Вучетич.

— Там столкнулись две стальные армады: фашистские «тигры» и наши. Я бы делал его в виде аллегории: на танковой броне в смертельной схватке Человек — наш советский солдат и зверь-тигр с железными клыками и когтями, — фантазировал я.

— Витязь в тигровой шкуре, — иронически улыбнулся он. И уже серьезно: — Чепуха, не годится. Тут надо что-то реальное и грандиозное. Две стальные лавины — это идея. Но именно стальные: танки, орудия, самолеты, столкнулись, вздыбились, образуя своеобразную арку над шоссейной магистралью. При том одна сторона — лавина уже надломилась, трещит по швам.

— Это похоже на то, что говорил Ворошилов при обсуждении Берлинского проекта, — съязвил я.

— Неважно, что он говорил. Важно, как сделать.

Он сделал эскиз — грандиозное творение. Оно потребовало бы больших, прямо скажу, непомерных затрат.

В 1964 году вышел в свет мой роман — памфлет «Тля» с предисловием художника А.Лактионова. В сионистской прессе поднялся невероятный вой и визг. Четырнадцать разгромных статей. «Доброхоты» советовали Лактионову спасать свою честь. И вот в «Литгазете» в конце номера появилось письмо в редакцию А. Лактионова, в котором он отрекался от своего предисловия. К «Тле» Вучетич отнесся отрицательно: он нашел в романе антисемитские нотки. Письмо Лактионова в «Литературке» его возмутило. Он язвил меня:

— Ну так кто оказался прав в отношении Лактионова? Я тебе говорил, что он подонок, а ты что говорил? «Хороший художник». Так тебе и надо. Может, наконец, поумнеешь.

На этом наши пути разошлись.

Вскоре Вучетич снова лег в больницу. На этот раз состояние его было очень серьезным. Но как только дело дошло на улучшение, он позвонил моему фронтовому другу пограничнику народному художнику Павлу Судакову и попросил написать три этюда со своей «Сторожки» и при нести ему в больницу. Павел Федорович — человек обязательный, он высоко ценил талант Вучетича, дорожил его дружбой и незамедлительно исполнил просьбу больного ваятеля. В больничной палате они беседовали больше часа. Евгений Викторович изложил Судакову план своего замысла о мемориале на Прохоровском поле— прикованный к кровати, он продолжал мысленно творить.

— А не пора ли тебе остепениться? — сказал Павел Федорович.

— Ты много сделал. Дай Бог каждому. Силы-то уходят.

— Не могу я, Паша, без дела. Пойми меня — не могу.

— Ну и хорошо, займись малыми формами, делай камерные скульптуры, лепи обнаженных женщин, как Роден и Эрзя.

Когда Судаков уходил. Вучетич вдруг остановил его вопросом:

— А как там Иван? — Это обо мне.

— Встречаетесь?

— Видимся часто. Ничего — пишет, — ответил Павел Федорович.

— Значит, выстоял, не сломался, — как бы про себя произнес Вучетич.

Нет, неистовый характер великого мастера не позволил Вучетичу принять советы Павла Судакова. Да и сил уже не хватало. Свои грандиозные замыслы он унес с собой в могилу. Ему не довелось дожить до позорного времени горбачевской «перестройки» и ельцинских «реформ», когда его идейные противники — вандалы крушили памятники, а бездарное эмигрантское отребье возвращалось в Россию в лавровых венках гениев. И кто знает: уцелеет ли в берлинском Трептов-парке величественное творение Евгения Викторовича — его первый стремительный взлет. Не постигнет ли его судьба Волгодонского Сталина и столичного Дзержинского. Может, прав был Алексей Николаевич Косыгин, предлагавший повторить в Москве монумент соддата-победителя. Пусть было бы два одинаковых экземпляра: один в непобежденной Москве, другой в поверженном Берлине. И как бы ни обернулась судьба России, в музеях ее городов на века сохранятся образы советских людей, отлитые в бронзе, вырубленные в граните и мраморе, изваянные твердой рукой великого, неистового художника XX века, пламенного патриота нашего многострадального и героического Отечества. И Родина-мать, советская Богиня Победы, вознесенная на Мамаевом кургане, будет напоминать потомкам о величии духа их славных предков, служить им примером гражданского долга, мужества и геройства, путеводной звездой.

ПАВЕЛ СУДАКОВ И ЕГО МАСТЕРСКАЯ

В конце 1943 года я написал большой очерк о своем друге, прославленном разведчике Кирилле Прокофьевиче Орловском. Очерк отнес в журнал «Пограничник», он понравился главному редактору полковнику В.Ф. Шевченко, а мне, поскольку я в то время после контузии числился в резерве, предложил работать в штате «Пограничника».

У журнала был небольшой, но дружный круг авторов-писателей, журналистов… Приносил свои рисунки и молодой симпатичный Павел Судаков. Однажды он сделал иллюстрации к очерку о подвиге пограничника Ивана Богатыря. Мне показалось, что в облике героя есть какое-то сходство с самим автором рисунка. Потому, пока художник разговаривал с ответсекретарем, я негромко спросил начальника отдела литературы Льва Линькова:

— Похоже, сам Иван Богатырь к нам пожаловал? Лев Александрович понимающе улыбнулся:

— А ты не знаком? Павел Судаков, правая рука Павла Петровича Соколова-Скаля.

Этот народный художник был широко известен, в том числе и воинам в зеленых фуражках. Репродукции его картин «Братья», «Бой с басмачами», триптиха «Щорс» еще до июня 194 1-го украшали ленинские комнаты многих застав, а острые, яркие агитплакаты ТАСС, созданные Соколовым-Скаля, можно было встретить на улицах военной Москвы. Но я не знал, что Павел Петрович сейчас руководит студией художников-пограничников, а вот этот богатырского сложения Павел Судаков — его ближайший помощник. Мы познакомились, и Судаков тогда же пригласил меня посетить их студию, где и состоялась наша вторая встреча, положившая начало дружбе, которая продолжается полстолетия.

Я впервые попал тогда в сказочный мир красок, этюдов, рисунков, в общество молодых людей, окрыленных творчеством, и мир этот очаровал и околдовал меня. Здесь все было интересным, необычным, каждый из студийцев казался мне одаренным художником с большим будущим, творцом шедевры которого очень скоро украсят залы Третьяковской галереи. Почти все они были мои одногодки, и мы сразу нашли общий язык.

Потом, по заданию редакции «Пограничника», вместе с группой студийцев я выезжал на только что восстановленную западную границу, писал очерки, а художники отражали увиденное в рисунках и картинах.

Из всех новых знакомых мне почему-то больше других импонировал Павел Судаков. И прежде всего как человек. Есть люди замкнутые, необщительные, — с ними трудной найти общий язык: не о чем говорить. С Судаковым же оказалось легко и уютно. Его душа была нараспашку, на все — свой собственный взгляд, свое мнение, которое он никому не навязывал. К мнению других прислушивался, однако прежде чем соглашаться или отвергать, все неторопливо, обстоятельно взвешивал.

В августе 1945-го начался разгром японских милитаристов. Я выехал на Дальний Восток в качестве специального корреспондента журнала. Там же оказалась и группа художников-пограничников. В ее составе были Павел Судаков, Андрей Плотнов и Михаил Мальцев. Они пробыли на Дальнем Востоке довольно длительное время. В итоге Плотнов создал картину «Морской десант на Курильские острова». Судаков — большое полотно «Капитуляция Квантунской армии». Это была его первая серьезная картина, в которой молодой художник показал себя зрелым мастером, унаследовавшим лучшие традиции русской реалистической живописи.

После войны студию погранвойск упразднили, и, в сущности, только начинающие свою жизнь в искусстве люди разбрелись кто куда. Павла Судакова на какое-то время приютил в своей мастерской Соколов-Скаля. Отличный педагог, неутомимый труженик-энтузиаст, Павел Петрович обладал чутким, отзывчивым сердцем, всегда оказывал помощь и содействие тому, в ком видел настоящую искру таланта.

У Судакова за плечами был Суриковский институт, учеба в мастерской известного художника и педагога академика Г. Ряжского, чья художественно-профессиональная школа заслуженно имела высокий престиж. Соколову-Скаля импонировал и серьезный жизненный опыт молодого живописца, его трудовая биография.